Анатолий Ириновский - Жребий

Разговор был исчерпан.

Меж тем жил Нетудыхин у Василия Акимовича своей независимой жизнью. В его распоряжение предоставили самую большую комнату в доме — светлицу. Никто ему не мешал. И завтра не надо было спешить в школу.

Баба Авдотья днями толклась по двору и на огороде. Когда наступал полуденный зной, она шла часа на полтора-два в дом отдыхать. Наблюдая за ней, Нетудыхин пришел к неожиданному выводу: она живет по инерции, живет в силу привычки. И поддерживает ее в этом то убеждение, что так исконно жили и живут другие.

Стояла адская жара. Клев на пруду прекратился. В полдень воздух нагревался до того состояния, что листья яблонь начинали сворачиваться. Нетудыхин забросил рыбалку и стал бродить по лесам.

Поднимался Тимофей Сергеевич как дома, где-то в половине седьмого-в семь. Хозяева к этому времени были уже на работе. Нетудыхин завтракал, брал старое рядно, папку с запасом бумаги и уходил в лес.

Дурманяще кружило голову разнотравье. Утро полнилось многоголосием птичьей братии. Казалось, лучших условий для творческого труда нельзя было и пожелать. А почему-то не писалось. Не шли ни стихи, ни проза. О чем бы он ни начинал думать, в конечном счете он сворачивал к событиям последних месяцев своей жизни. Сатана мешал ему творчески сосредоточиться.

И вдруг что-то разверзлось в Нетудыхине. Прорвалось, лопнуло, потекло… "Жребий" — вот как должна быть названа его Большая книга. Не "Судьба", не "Удел", а именно "Жребий" — единственный и неповторимый. От судьбы и удела при известном уровне интеллекта можно еще как-то извернуться, от жребия — никогда. Он есть результат высшей игры случайностей и не подвластен человеку. Когда-то, в силу стечения различных обстоятельств, Нетудыхину выпал жребий родиться на свет. Но с такой же вероятностью он мог и не выпасть. Нет никакой закономерности в том, что 11 февраля 1937 года Нетудыхина Анна Ивановна родила Нетудыхина Тимофея Сергеевича. Соитие двух влюбленных существ могло бы по каким-то причинам и не состояться. И даже их знакомство. Но появившись на свет однажды, человек становится замкнутым в жесткую структуру бытия. Он изначально предопределен: планетой, местом рождения на ней, нацией, языком, текущим состоянием мира, наконец, собственными генетическими задатками. Да, у него есть некоторая свобода. Он волен выбирать. Но только, исходя из тех возможностей, которые ему предоставляет эта структура.

В социальном же плане родившись, он невольно становится соучастником драмы, разыгрывающейся на планете неизвестно какое тысячелетие. Содержание ее приблизительно знакомо всем — борьба за существование. Тут ему необходимо сделать выбор между Добром и Злом. Хотя результат, что бы он ни выбрал, заведомо известен — персональная смерть каждого из участников. Спектакль продолжается, несмотря ни на что. И на всех уровнях жизни. Для полноценного участия в нем человек должен освоить технику игры и выбрать себе подходящую роль. Но с выбором роли дело обстоит тоже не так просто. Некоторые роли разобраны еще до его появления. Поэтому за роль нужно бороться. Мало знать текст. Его надо еще пропустить через плоть и кровь свою и подать так, чтобы произносимые тобой слова звучали убедительно. Иначе тебе не поверят, что ты именно тот, за кого ты себя выдаешь. Проигнорируют. Засмеют. Затопчут. Или, как это было с Иисусом, распнут на кресте. Но опять же — все это возможно лишь при определенных генетических задатках и наличии известной установки в человеке. Поэтому надо идти и играть. Иди и играй. Уверенней, смелее. Если можешь, — дерзее. Таков общечеловеческий жребий. Иного пока не дано.

А что собственно было дано тем, кто родился в России в конце 30-х и потерял своих родителей на войне? Распределители, детдома, колонии? И голод, им был дан постоянный голод, который заставлял их идти на преступления, а затем, по достижении в колониях совершеннолетия, по этапу дальше, — туда, на досидку, в переполненные тюрьмы и лагеря, где уже отбывали срока их отцы и старшие братья. По неприкаянности своей судьбы это поколение уравнялось с поколением 20-х годов, хотя и не было, за исключением единиц, участником войны. Но оно своими детскими глазами заглянуло в морду разлютовавшемуся Злу и, быть может, острее других почувствовало весь ужас того состояния рода человеческого, которое люди именуют безличным словом "война".

В детдомах и детколониях господствовал произвол: старшие притесняли меньших, боговали. Своенравных учили кулаком. Причем били остервенело, так, как это умеют делать только упивающиеся своей физической властью подростки. Покорись общему порядку или шестери старшему, тогда тебе будет некоторое послабление. Отсюда начала свое гнусное шествие будущая дедовщина. Герой войны постепенно отходил. Его место занял приблатненный тип, наглый и сильный, с золотой фиксой, ставший для дворовых мальчишек образцом для подражания. Но насилие было противно духу Нетудыхина. И как только наступала весна, он бежал на волю. Правда, там тоже было несладко. Воля ставила перед ним свои проблемы. Он вынужден был сам творить Зло. Его отлавливали и водворяли вновь. Круг замыкался.

Наконец, он решил больше не бегать. Довольно, надоела ему беспризорная жизнь. Пора переходить со своей участью на другой язык. Надо как-то увертываться, пока не пройдет черная полоса.

Детский дом, в котором он на этот раз приземлился, был старым, основанным еще в 20-х годах. Порядки в нем оказались относительно терпимыми. Была при детдоме школа. Был отдельно спальный корпус, мастерские, небольшой самодельный стадион. Располагался детдом в бывшем монастыре. Веяло от него средневековьем и тюрьмой. Впрочем, в те времена Нетудыхин быстро приспосабливался ко всяким обстоятельствам.

Через месяц пребывания в детдоме он уже был в нем своим пацаном. Даже завел себе в классе подругу — Нелку Блейз, по прозвищу Кока, которую он опекал от двусмысленных притязаний своих же товарищей. Пацаны подкалывали его: в жидовку втюрился. Нетудыхин свирепел и, резко притягивая к себе обидчика за грудь, люто грозился: "Еще раз тявкнешь, падла, я из твоего сучьего рыла мочалку сделаю! Усек?"

А чего там было не усекать? Нетудыхин был достаточно крепок, и решительное выражение, появлявшееся на его лице в такие моменты, убеждало: может, псих, сделать, запросто. Пацаны под столь озверелым натиском отступали.

В одном они были несомненно правы: Кока, конечно, легла ему на душу полностью. С заметной грудью, с пышными, чуть курчавыми темными волосами, лобастая и слегка веснушчатая, она в облике своем уже проклевывалась как женщина и притягивала к себе подростков. Нетудыхин, после первых свиданий с ней, решительно ей заявил: ''Дружишь только со мной. Никаких шашлей с другими." Она промолчала. С такой категоричностью она еще не встречалась.