День прошел, наверное, наступил как-бы другой, они поздней осенью все похожи друг на друга, не отличишь. И я увидел, как пропасть выросла еще на дюйм. Есть сегодня теплота или нет? Я заметил, как отстраненна ее улыбка и мне стало жутко холодно, хотя в этот день на улице было десять градусов тепла. Последний привет умирающей осени нашим тоскующим сердцам. Следующий день. Вот он.
День. Как тень. Темень в комнате, нагретой батареями до головокружения. Поднимаю жалюзи, и в комнату вползает мутный белесый свет, едва пробивающийся сквозь траурный саван облаков. За окном выпал первый снег, но этот факт почему-то не радует меня. Девственно-белое поле как лист бумаги, с которого молодая зима стерла робкие карандашные зарисовки осени, чтобы можно было написать что-то новое, свое, холодное и стерильно прекрасное. Весь мир очищен и продезинфицирован и теперь сияет чудесной кафельной чистотой операционной. Какая неуютная чистота. Бррр, и я кутаюсь в одеяло. На столе тикает время, скрытое в тоже белой крошащейся пластмассе маленького будильника. Я слушаю миг еле слышный голос неумолимого властелина моей судьбы, времени, и думаю, что никто не может заставить его остановиться. Хотя? Нет нельзя!
На стене, закрывая собой плакат Энрике Иглесиаса, висит подаренная ею на мой день рождения, картина. Там, под еще не пыльным стеклом, две маски. Грустная и веселая. Два лика жизни, два лика реальности и что-то говорит мне – сейчас час грустной Маски. День в дальнейшем идет как обычно, работа, карьера. В кои-то веки надо стремиться к успеху, учиться, еще раз учиться, черт возьми, обманывая сердце выдуманной целью! А то сидим и плюем на все с духовной колокольни. Нет, брат, увы, живем мы пока не на Небе, а тут. Придется стараться.
Все время ноет в груди, боль, тупая, а иногда режущая, преследует постоянно. Неужели знак? В пять часов ровно темно-зеленый аппарат с дисковым набором взрывается в истеричном вопле. Звонит она. «Ты придешь»? «Да». «Тогда через полчаса у здания мэрии». Я выхожу на улицу, где разбушевалась нешуточная метель. Температура ниже 5 градусов. Еще и проклятый туман завис над землей, так что люди, здания, машины, в пяти метрах от меня видятся смазанными вспышками разноцветного света. Снежинки в ярости носятся по воздуху, залетают за воротник пальто и царапают шею и тело своими острыми гранями. Поднимаю воротник повыше и еще глубже натягиваю шапку на уши, но снежинки все равно каким-то чудом пробираются внутрь, к горячей от внутреннего жара, коже, мечтая охладить ее навсегда.
Я непонятным образом чую во вспышках света перед глазами приближение перекрестка, перехожу на другую сторону улицы. Выхожу на один из главных проспектов города, несмотря на туман и вечер все равно оживленный и замираю на зебре, терпеливо всматриваясь в светофор. Что он в этот раз скажет? Сначала тревожный, чувственный, немного депрессивный красный. Затем неопределенный желтый. Наконец спокойный зеленый. Верно, так и сделаем, как он мне советует, не будем грузиться всякой чушью. Мне неожиданно, в отличие от всего дня, когда тревога шла по нарастающей, становится хорошо. И холод перестает мной замечаться и на отсутствие денег в кармане тоже плевать. И что сигарет нет, и что одет я не по моде. Все ерунда! Не так ли, господа? Ведь меня ждет она, мой пушистый котенок, мой Ангел. Моя муза.
Вот она стоит в проходе, меж бетонных колонн мэрии, и ее красное пальто покрыто крохотными белыми пятнышками, короткие черные волосы забиты комками снега, она замерзла, но глаза сияют. В них перемешаны все чувства, от грусти и боли, до безумной радости, и пока я иду к ней, в этот краткий миг, пока мы соединены только взглядами. Я понимаю все. Взгляд, зрачки, хрусталики, свет, преобразующийся с помощью мозга в изображение. Теперь только он нас и может соединять, ничто больше, выходящее за рамки.
«Привет Лася», говорит она, беря меня под руку и начав движение куда-то по дороге в город, где продолжает яриться метель. «Ты знаешь», шепчут ее дрожащие губы, и я сжимаю ее ладонь. «Я знаю, что ты хочешь сказать, я это уже давно понял. Можешь не говорить ЭТО вслух». Она делает глоток из бутылки с очередным разрекламированным коктейлем, на этикетке которого теперь изображена рассеченная молнией звезда. «Правда? Спасибо что ты понял. Может, тогда ты поймешь, что так нужно. Нужно. Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, но мне надо это сделать. Так необходимо». Я беру бутылку из ее побелевших пальцев и отправляю в рот немного прозрачной белой жидкости, на вкус напоминающей банановый ликер.
Я говорю: «Но почему? Кому нужно? Для чего? Ты знаешь? Ведь все же у нас хорошо»! Она нервничает. «Мне с тобой сложно, трудно, я не могу без тебя, и с тобой тоже не могу. Не знаю. Мне! Я все время думаю о тебе, встаю, смотрю на первый луч солнца и говорю твое имя. Но нам надо расстаться». Я совсем не понимаю логики ее ответов, причины этого решения и в ум приходит бредовая мысль. «Может это тьма в ней? То мерзкое, темное, стыдное и черное, что есть в каждом из нас, внушило ей такую мысль»?
Я вспоминаю, как она месяц назад сказала о том, как потеряла интерес в наших Встречах. Сказала, что они стали рутиной, что она ПРИВЫКЛА! Вот слово, убивающее Все в этом мире, вот оно, что правит нами. Привычка! Все надоедает и ЭТО ТОЖЕ. Я говорю ей об этом, прижимаю к себе, осыпаю лицо поцелуями, и чувствую, как разрывается от боли ее сердце, но? Она говорит, превозмогая крик своего сердца: «Не делай этого»! Говорит: «Это Мое решение, не знаю точно почему, но так надо». «Но если тебе так больно, зачем»? «Я должна быть одна сейчас, мне все надо поменять. Разве ты не заметил, что у нас что-то не так»? Я опять пью коктейль, задумчиво смотрю как крупинки снежной пыли ползут по стеклянной поверхности, и неохотно отвечаю, «да, но ведь надо стараться найти Это Не Так. Найти, попытаться еще раз. И вообще, все-таки, твое это решение? Ты уверена на сто процентов»?
«Мое», звучит приговор, а она с благодарностью смотрит на меня, она боялась моей боли, страдания, но я поразительно спокоен. Как айсберг. Как труп в морге. Наверное, боль придет потом. Наверное! Самое интересное, что я сейчас испытываю к ней поразительную по глубине нежность, любовь, мне еще больше хочется о ней позаботиться и печалюсь я не о себе. О ней. Не хочу ее страдания. А ведь она будет страдать и уже страдает, я же вижу! Слизываю ее слезы с покрасневших век и с улыбкой глажу по волосам, убеждаю, что страдать не надо, что так устроен мир. Ладно. Говорю ей, что будут прекрасные моменты с другими, хотя ностальгия и может украсть нас. Перемены? Она права, все меняется, все проходит.
Но все равно, я не понимаю причины ее решения, разрушить собственное счастье, ведь она утверждает, что любит меня! И что все предыдущие бой-френды для нее ничего не значат, что только один я такой! Противоречит сама себе – утверждает, что делает это для независимости, чтобы не было моей помощи в жизни, что она хочет сама добиться всего. Что так она никто. Должна одна идти и стать кем-то. Такой бред! И ради этого расстаться? Но это же глупо! «Так надо». Мы идем по ледяным улицам, перепрыгиваем сугробы, в один из которых выброшена теперь бесполезная бутылка, выпитая до дна, снег по-прежнему царапает лица, а боль в ней растет. И во мне тоже, ведь сейчас я соединен с ней. Но скрою ее, зачем огорчать моего ангела?
