Я уже видел дом Анетты. До него оставалось всего несколько шагов.
И тут я до одури отчетливо вспомнил, как этот гомункулус изо всех сил доводил до моих мозгов очень простую вещь - Анна Юрьевна имеет к этой истории самое непосредственное отношение. И доводил ее с одной целью - чтобы я остановился, угомонился. Потому что тут замешана Анетта…
Не могу сказать, что меня прошиб холодный пот. Просто в моем мозгу моментально сложилась картинка, как выражаются телевизионщики. Анетта занимается проектом, в котором участвует и Литвинов… Возникает проблема, которую решают снять с его помощью… Кому-то приходит мысль, что нужно подключить меня, потому что я единственный, кому Женька может все честно рассказать… Так что мое появление в этой истории было не случайно, а по чьему-то точному расчету… И рассчитать это могла Анетта, ведь только она знала о наших отношениях с Женькой все. Но Женька мне ничего не сказал, потому что там была завязана женщина, Кошкарева… И тогда Литвинов решил действовать через службу безопасности…
А Анетта? Она знала об этом? А может, она и принимала решение?
У двери ее дома я постоял, успокаивая свое разгулявшееся воображение. Тихий переулок, заставленный машинами, был пуст и темен, и только в конце его с частотой пульса то вспыхивал, то гас свет рекламы какого-то казино. И когда вспыхивал, из темноты вдруг ясно проступало все - дома, машины, деревья, окна и рельефы стен…
Конечно, этот гомункулус мог просто приплести Анетту и специально, чтобы я не слишком дергался, но ведь она сама сегодня сказала, что занималась этим делом. И с ней в центре кадра картинка приобретает особую убедительность.
А еще она очень убеждала меня не лезть в это дело.
Последнее, о чем я думал, входя в квартиру Анетты, почему Женька все же сам не сказал мне ничего про Кошкареву? Ведь мы могли тогда что-то придумать, и все сложилось бы иначе. Но он почему-то не смог мне это сказать, и все сложилось так, как сложилось.
Среди массы недостатков, которыми я наделен, не только неумение спать с кем-либо в одной постели, но еще и неумение спать на новом месте. Поэтому я приготовился к бессонной ночи на чужом диване в гостиной.
Я лежал, уставившись в потолок, стараясь ни о чем не думать. И у меня ничего не получалось. Почему-то в голову лезли воспоминания каких-то далеких времен.
Учился я тогда в девятом классе и был влюблен. Девочка раньше училась в классе, который был на год старше нас, но потом пропустила год по каким-то загадочным причинам, о которых ходило много слухов, и оказалась в нашем классе. Наверное, это обстоятельство и то, что она выглядела куда взрослее наших подруг-одногодок, и поразило мое воображение. Она отвечала на мои не слишком уклюжие знаки внимания со снисходительностью взрослой женщины. Это распаляло меня все сильнее. Дело приобретало особо романтический характер из-за того, что у дамы моего сердца был ухажер из ее прежнего класса - здоровенный верзила-десятиклассник со странной фамилией Гак. Он считал ее «своей бабой», о чем ставил всех в известность при каждом удобном случае. Как и полагается таким персонажам, подобным мне в этой истории, я этому не верил и убеждал себя, что Гак просто трепло и хвастун.
Однажды я встретил свою любовь в сильно расстроенных чувствах. И когда замучил ее своими вопросами, она довольно зло сказала, что этот Гак уже достал ее, проходу не дает, все время лапает, даже на глазах у других, а ей он на самом деле противен, но как от него отвязаться…
Уже по тем выражениям, в которых она описывала происходящее между ней и этим Гаком, можно было понять, сколь разные мы люди и сколь отличаются друг от друга миры и представления, в которых мы обитаем. Но я был одурманен полудетской влюбленностью и ринулся во двор, где обычно толклись, покуривая и попивая пиво, старшеклассники. Гак был там - гоготал вместе с такими же, как он сам, придурками над их идиотскими шуточками…
Я подошел к нему и, не слишком соображая, что делаю и зачем, сказал, задыхаясь, что-то вроде: «Если ты, сука, еще раз…»
Гак с изумлением уставился на меня. Мы никогда не общались и не сталкивались с ним. Но что-то он про меня знал. Потом уже я понял, что это моя любовь рассказывала ему обо мне, и выглядел я в этих рассказах надоедливым дурачком, папа которого большой человек в Генеральной прокуратуре… Кстати, этот факт ей весьма льстил. Но на Гака, что делает ему честь, никак не подействовал. Впрочем, возможно, он просто не представлял себе, что отец мог при желании с ним сделать. Я вообще-то представлял, но как-то весьма расплывчато.
Гак, осмотрев меня с ног до головы, как-то обидно осклабился, поднял руку и потянулся к моему лицу. Медленно и страшно. Его грязная огромная пятерня неотвратимо тянулась к моим глазам… Ни о чем уже не думая, я нырнул под нее и бросился на Гака. Кое-что к тому времени я уже умел, потому что ходил на платные занятия по айкидо, но Гак был слишком здоров и тяжел для меня…
Досталось нам обоим. Помню, мы оба оказались на земле, в крови, Гак, как молотом, долбил меня своим кулачищем по голове, я отбивался, а в какой-то момент поймал его руку и завернул из последних сил так, что он взвыл от боли и на секунду отпустил меня.
Я с трудом встал на четвереньки, потому что подняться на ноги уже не мог, в глазах плавали черные круги. Но и Гак тоже не мог подняться. Мы стояли друг против друга на четвереньках, то ли как два барана, то ли как два козла, ничего не соображая.
Но тут набежали учителя…
И все-таки мне досталось больше, и «Скорая» отвезла меня в больницу - как выяснилось, с сотрясением мозга и закрытым переломом предплечья.
Отец с матерью примчались, когда мне уже наложили гипс. Я видел их, как в тумане, потому что мне сделали обезболивающий укол и я пребывал в состоянии парения и умиления…
Когда ко мне вернулась способность соображать, я, разумеется, тут же стал рисовать себе обольстительные картины нашей предстоящей встречи с любимой девушкой, конечно же, потрясенной моим героизмом.
А еще я представлял себе, как отец скажет мне что-то вроде того, что я, мол, накажу этого ублюдка так, что мало не покажется. А я благородно скажу: не надо, отец, это была честная драка… Так как в больнице мне пришлось провести несколько недель, я представлял себе эту картину в самых разных мизансценах, включая видение Гака, который в ужасе просит меня спасти его от тюрьмы, и любимую девушку, которая стоит рядом и говорит мне: да плюнь ты на него, Валек! Пойдем лучше! И мы с ней уходим прямиком в эмпиреи…
Но отец ничего такого, когда приезжал в больницу, не предлагал. Разговор у нас состоялся только тогда, когда голова моя окрепла и меня выписали домой.
