— О, любитель поспорить! Рад вас видеть. Иногда, знаете, возникает желание поговорить о чем-то таком непрактичном, вступающим в противоречие со здравым смыслом. Кстати, в последний раз ваши рассуждения о здравом смысле прекрасно меня взбодрили. Полезная штука — эти ваши философские разговоры, приятель! Они хорошо влияют на внутричерепное давление.
Зимин кивнул. Он был согласен поддержать разговор.
— В последнее время, — сказал он, — принято отделять умение рассуждать от здравого смысла, а это, кроме всего прочего, означает, что нам становится недоступен не только здравый смысл, но и способность размышлять логично. Остаются только представления. Как правило, они крепко сидят в голове, но оторваны от реальности. Эти представления, как правило, продуцируют неверные оценки.
Зимину был симпатичен Клим. Может быть, парень был не слишком сведущ в специальных вопросах, но брал свое энтузиазмом.
— Не следует преувеличивать влияние философии на понимание жизни. Философия — всего лишь развлечение для немногочисленных оригиналов и их поклонников. Я люблю разговаривать с вами на отвлеченные темы, но это не делает меня одним из них. Отнюдь.
— Распространенное заблуждение, — Зимин старался быть предельно корректным. — Ваши представления сформированы вполне определенными философскими концепциями. То, что вы не догадываетесь об этом, сути дела не меняет.
— Какими это концепциями, позвольте спросить? — удивился Клим. — я, вроде бы, раньше не был замечен в пустой болтовне.
— Предполагаю, что главный источник современных представлений об окружающем мире не трудно будет отыскать в трудах Витгенштейна.
— Никогда не слышал об этом парне.
— Не сомневаюсь. О нем сейчас мало кто помнит, а зря. С моей точки зрения, считать, что существует некое «правильное» умозаключение, которое заставит всех думать одинаково — не безобидно и наивно. Однако как написал Витгенштейн: язык отражает мир, потому что логическая структура языка идентична онтологической структуре мира.
— Что это значит?
— Витгенштейн считал, что существует правильное представление о мире, закрепленное в языке.
— Но это, ведь, не так? — удивленно спросил Клим.
— Естественно! Однако чтобы понять это, необходимы специальные люди — писатели.
— Это же, вроде, работа такая? — удивился Клим.
— Ух ты, почему-то я не подумал об этом! — удивился Зимин. Он и в самом деле забыл о том, что литература может рассматриваться, как своеобразная работа. Но это, конечно, было совсем не так. — Понимаете, писатель — это не профессия, а устойчивое состояние психики. Способ познания мира. Разве познание работа?
— Не знаю.
— Видите, не все так однозначно. Любую человеческую прихоть, при желании, можно объявить работой, но такой подход слишком примитивен. Вы меня понимаете?
— Вы — писатель?
— Увы! Только хотел бы им стать.
— Хотели бы работать? — ужаснулся Клим.
— Скажем по-другому. Для утоления своей прихоти, я бы согласился на некоторые неудобства.
— И даже на нарушение закона?
— Не я первый, не я последний. Вы знаете, что такое — хочется? Исполнение желаний и все такое прочее. Люди созданы для наслаждений. Это давно уже не секрет. Иногда для этого стоит рискнуть.
— А ведь я, наверное, могу вам помочь.
— Вы читатель или издатель?
Клим поперхнулся.
— Нет, конечно. Должен признаться, что мне самому иногда приходится нарушать некоторые постановления, но нормы приличий я старюсь соблюдать.
— Простите, я не хотел вас обидеть, — сказал Зимин.
— Мне нравится вести с вами откровенные разговоры. В клубе это разрешается. Так вот, я знаю одного человека, который не отказался бы от услуг писателя.
— Как мне его найти?
— Он сам вас найдет.
— Когда?
— Минуты через две, надо полагать, я ему про вас уже рассказал, — Клим рассмеялся.
— Он в этом зале?
— Да.
— Но почему вы ведете разговоры со мной, а не с ним?
— Он запретил. Сказал, что слишком умные разговоры легко спутать с работой. С работой, приятель! Так выпьем же за то, чтобы у нас в Усадьбе работали только проклятые трущобники.
У Зимина от волнения пересохло горло. Давно ему не было так страшно. Наступило время самого важного в его жизни испытания. Если он не произведет впечатления на знакомого Клима, то можно считать, что с его мечтами покончено. Зимин попробовал сконцентрироваться, но все произошло так внезапно, что он растерялся. Нельзя было исключать, что второго шанса у него не будет.
И вот к ним подошел важный человек, от которого зависело будущее Зимина.
— Привет, Клим. Это и есть твой чудик? — спросил он.
— Чего ему нужно?
— Я хочу стать писателем, — сказал Зимин.
— Будь. Тебе кто-нибудь мешает?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Мне нужна ваша помощь.
— Почему моя?
— Я не знаю. Мне кажется, что мы заинтересованы друг в друге. Думаю, что тоже могу что-то сделать для вас.
— Почему ты так решил?
— Вы пришли сюда говорить со мной.
— Соображалка у тебя работает. Это хорошо. Ты уже что-то написал? Кратенько перескажи, послушаю.
— Через сто лет после официальной смерти литературы в кабаках Трущоб стали появляться странные люди с неприятным пронизывающим собеседника взглядом. Например, пьют товарищи пиво, а к ним подходит некий индивидуум и начинает подвизгивать и сверлить их холодным брезгливым взглядом. Вроде бы, хочет сказать: «Дурачье вы необразованное, алкаши бессмысленные, тундра не электрифицированная, глаза бы мои вас не видели, уроды». А сам смотрит, внимательно так, словно торговый агент пытается продать свой лежалый товар, термотрусы какие-нибудь полезные… Первый поселенец не выдержал, хотел сразу по сопатке врезать, но передумал – не вежливо получится. Вступил в разговор. «Чего продаешь?» «Романы, повести, новеллы, рассказы. Для ценителей — поэмы, стихи, эпиграммы. А еще есть фельетоны, анекдоты и пьесы». «А что это за хрень такая?» «О, отличная штука! Будете довольны». «Предположим, я ценитель, выкладывай».
