Ее супруг получил свою долгожданную кафедру, и ему следовало бы ее поздравить, но вместо этого он сказал:
– Тебе проще!
– Что? – настороженно спросила бывшая Альфа.
Он улыбнулся, почувствовав свою неправоту, помолчал. Затем чуть было не спросил, прооперировала ли она свои косточки – больше не о чем было говорить, но решил, что и это прозвучало бы как издевка. Да ей сейчас, конечно, не до косметики.
– Я на консультацию, – сказала она. – Пока все в порядке, только вот надо побольше гулять. – Но проводить ее не предложила.
– Так за кого болеть, за мальчика?
– Мне все равно. А что делаешь ты?
– Преподаю.
– Тебя, наверное, все так же любят студентки?
– Куда важнее, чтобы они вообще научились любить. – Это было похоже на укор, и он добавил: – Науку. Какой бы неблагодарной она не казалась.
Видел он также и несколько ее статей в журналах. В них чувствовалась компиляция, но написаны они были темпераментно и искусно, однако он забыл поздравить ее с этими публикациями. Смотрел ей вслед, разобиженный на ее незнакомую походку. Беременность у нее пока еще не была заметна, но она как бы специально выставляла живот напоказ, по-видимому, уже сейчас упражняясь, чтобы носить его с гордостью и достоинством. Ему стало больно, что все кончилось между ними таким банальным образом. Да и чего, собственно, они искали друг в друге? Ведь она сама сказала тогда о рыбах… А может, именно тогда Вселенная на самом деле пожелала открыть им какую-то свою тайну, они же отмахнулись от нее как от сновидения и занимались только собою. Напрасно он иронизировал, что ей проще. Природа осчастливила ее всего лишь временно, помещая в утробу плод вместе со всеми муками последующих попыток познания.
Какой-то мальчишечка выбежал на тротуар и оказался прямо у ее ног. Она остановилась, уступая ему дорогу. А он подумал: вот если бы на его яхте бегал такой мальчишка, он берег бы его и трясся бы над ним. На мгновение он представил его упавшим в воду и оцепенел, а потом сказал себе, что обязательно научит своего малыша плавать в самом раннем возрасте. Ему давно уже не за кого переживать и бояться, и в этом, пожалуй, мало хорошего. Все же надо было вырастить хотя бы одного ребенка. И еще он подумал, что наверняка долго еще будет грустить по своей Альфе, и это, по всей видимости, станет мешать ему в работе.
Он констатировал это без какой-либо особой боли, так как грусть давно уже стала его союзницей, и все же стоял и ждал чего-то, пока кто-то не окликнул его: «Эй, фридмон!»
Но, разумеется, вокруг никого не оказалось. На днях его точно так же испугали в аудитории студенты. После лекции и всех курьезных гипотез, которые он им преподносил как всегда, один из студентов окликнул своего приятеля, выходившего из аудитории: «Эй, фридмон!», абсолютно не подозревая, что их профессор почувствовал себя при этом снова мечущимся в бесчисленном количестве себе подобных фридмонов и смущенный от осознания собственной случайности. Но разве фридмоны могут грустить из-за своего одиночества? И утратил ли он Вселенную, как говорил Лоуренс, из-за исчезнувшей с его пути Альфы?
Нет, Вселенная осталась на месте со всеми своими известными и неизвестными и со всеми присущими ей загадками, среди которых он должен был прокладывать свой путь…
Вселенная была на месте и сейчас, когда они вдвоем взирали на нее через стекло командной кабины.
– Прости, что я нарушила твое единение с природой! – сказала неожиданно Альфа.
Похоже, она уже искала возможность примирения с поджидавшим ее берегом, или же течение, в котором они до сей поры плыли вместе, разделилось на два рукава и уносило их к разным берегам.
Он стал машинально разминать подушечку левой ладони. Какая-то боль отзывалась в ней – наверное, натер и не почувствовал.
– Глупости! – возмутился он. – Ничего ты не нарушила. Все это фанфаронство, желание обмануть свою несостоятельность и усталость. Читаем студентам лекции, что человек – венец природы, и забываем при этом сказать, что для того, чтобы он наконец стал таковым, он должен всякое мгновение осознанно самосовершенствоваться. Это уже что-то вроде бунта, не правда ли? Категорический императив, который призывает и к действию, и к бунту, а не к примирению, а человек иногда может нуждаться и в примирении тоже. Гёте где-то сказал: познать познаваемое и спокойно наслаждаться непознаваемым… Что-то в этом роде. Потому и убегаю время от времени в море, чтобы заявить природе: извини, прошу тебя, за то, что расщепляем твои атомы, и так далее. Но это лицемерие чистой воды…
– Успокойся, капитан! – остановила его она, словно подготавливая к разлуке.
– Извини, я с утра сегодня такой! Давление, что ли. Ты биолог, в этих делах лучше меня разбираешься.
– Вчера и позавчера ничего подобного не было, – без укора промолвила она.
Невыспавшаяся женщина, сидящая перед ним, пыталась возбудить себя парой сигарет и продолжала курить. А сказанное ему ею «вчера или позавчера» показалось бесконечно растянутым во времени. И мерещилось: другая женщина витала там и от нее осталось воспоминание, будто они прожили вместе длинную-предлинную жизнь, супружескую жизнь, и постоянно боролись друг с другом, кто кого одолеет, и таким образом превратили яхту в балаган, каковым, в сущности, являлся и весь белый свет. А теперь они устали и от любви и от баталий.
– Я разонравилась тебе? – добавила Альфа чуть погодя.
А он все еще спрашивал себя, будет ли любить ее и там, за черной лентой берега. Он, конечно же, любил бы ее и в данный момент, не будь ощущения, что он перепил. Ему захотелось уколоть ее, ибо он почувствовал, что всю ответственность за происшедшее она хочет свалить на него. И он сказал:
– Я предупреждал тебя, чтобы не рвалась увидеть меня в нижнем белье, а?
– Я люблю тебя, капитан! – всхлипнула Альфа.
И, выпустив облачко дыма, снова затянулась, стараясь удержать себя в узде. А поскольку он не ответил ей, продолжила с горечью:
– Пожалуй, люди, как и рыбы, даже в любви не могут быть друг с другом по-настоящему вместе. Отложит самка где-нибудь икринки, потом какой-нибудь самец, не важно какой…
– Разве мы не были вместе? – обидчиво спросил он.
– Были, – согласилась она как-то не очень уверенно.
Они помолчали. Пока он не ляпнул самым бестактным образом, поскольку тема, которую он затронул, и его самого вынуждала чувствовать себя виноватым:
– Что будем делать потом?
– Разберусь с доцентом, – не поняла она его вопроса, снова назвав своего мужа «доцентом». Наверное, она всегда называла его так. – Он хороший человек, для него сейчас очень важно получить кафедру. Думаю, именно по этим делам он и уехал.
