– Вы утром с Анастасией и так пили кофе, – сказал Михаил. – Много кофе – вредно.
– Откуда ты…
– Запах.
– Ах да. Ходячий газоанализатор. – Я кивнул.
– Вот, любопытно… – Михаил отложил листки, оставив в руках один – распечатку е-мейла. Видимо, пришёл на электронную почту или на сайт отделения, а утром мне положили на стол. – Гражданка Файзулина просит взять под стражу её сына Руслана, семнадцати лет, поскольку тот одержим мыслью совершения самоубийства для превращения в кваzи.
– Это в ПДН, – сказал я. – В подразделение по делам несовершеннолетних. Хотя нет, они – до шестнадцати.
– Пишет, что там отказали. И психологи отказали.
– Как это? – возмутился я.
– Потому что на беседах мальчик утверждает, что никаких самоубийств не планирует, кваzи хочет стать «в своё время», производит впечатление жизнерадостного и вменяемого. А мама сама состоит на учёте в психоневрологическом. Видимо, её мнению не доверяют.
– И что мы можем поделать? – Я развёл руками. – Под стражу взять? Бред. Поговорить? Ну так с ним специалисты говорили и ни к чему не пришли. Может, ей всё-таки к врачам обратиться?
Михаил укоризненно смотрел на меня.
– Ладно, – вздохнул я. – Поехали. Поговорим с молодым человеком. Ты ему расскажешь, чего стоит возвышение, и он передумает.
– Я не расскажу, – нахмурился Михаил.
– Тогда возьмёшь ремень и выпорешь. Поехали, в конце концов, отметим в рапорте, что провели предупредительную беседу. А то и впрямь покончит с собой, недоросль, а на нас всех собак навесят. Где он живёт?
– Краснобогатырская, дом один, корпус два. – Михаил подумал и добавил: – Возле Преображенской площади.
– Да знаю я, где это. – Я нахмурился. – Стоп. Как это к нам попало? Не наш район, Михаил. Можем не реагировать.
Михаил некоторое время изучал распечатку. Потом кивнул:
– Ну конечно! Письмо направлено во все отделения полиции города Москвы.
– Пусть министру напишет, – посоветовал я.
– Министру тоже есть копия.
– Тогда в ООН. И в Спортлото. Не наш район, Михаил. Мы не то что не обязаны реагировать, мы даже не имеем на это права!
– Женщина явно в отчаянии, – заметил Михаил.
Я вздохнул, отобрал у него листок, стал проглядывать. Письмо было сумбурным, с массой ненужных подробностей, в основном касающихся того, какой Руслан «славный умный мальчик» – ну понятное дело, это же письмо матери. Я дочитал уже почти до конца, когда царапнувшая сознание фраза заставила вернуться к середине текста.
– Михаил, а мы поедем, – сказал я.
– Да? – Михаил вопросительно приподнял бровь.
– «…круглый отличник, занимается в кружке «Юный биохимик»…»
Михаил непонимающе смотрел на меня.
– В институте, где работал Томилин, на стене висело расписание работы кружка «Юный биохимик».
– Мало ли таких кружков… – сказал Михаил, но явно оживился, насколько это возможно для кваzи.
– «…хотел стать профессором, как его руководитель…»
– Все дети хотят стать профессорами, а не дворниками, – заметил Михаил. Потом кивнул: – Ладно, что это я? Невероятно, но факт. Поехали.
Тесак, которым обзавёлся Борис после первого боя, был куда хуже моего мачете. Но орудовал им сержант с энтузиазмом, заменяющим опыт.
Возле музея нам попался всего один восставший – он сидел на корточках на броне танка и жрал живую ворону. Как он её поймал – ума не приложу, вороны очень умные птицы. Восставший крепко сжимал ворону за голову и каркать та не могла, только дёргалась, когда восставший откусывал у неё куски плоти.
– Ах ты ж, тварь богомерзкая… – сказал Борис и пошёл к восставшему. По виду и остаткам костюма восставший был типичный молодой подмосковный гопник, он и сидел-то в характерной позе. Только вместо семечек у него была ворона.
При виде Бориса восставший засуетился и начал глодать ворону быстрее. Видимо, никак не мог оторваться даже ради более крупной и вкусной добычи.
Сержант убил восставшего пятью или шестью ударами, причём все, кроме первого, были излишни – он отсёк ему голову. Потом Борис добил искалеченную ворону.
Он, конечно, был грубым солдафоном, откровенным мужланом, строил из себя мачо, а его взгляды на прекрасный пол ужасно огорчили бы всех женщин на свете. Но среди толпы восставших мертвецов он был куда лучшим спутником, чем самый тонкий, рафинированный, интеллигентный, политкорректный и толерантный педераст.
Отомстив за бедную птицу, Борис мгновенно успокоился, и мы пошли к музею. Старые танки мёртвыми изваяниями застыли вокруг.
– Если превращусь в такое – убьёшь меня, – сказал Борис. – Понял? Я человеком жил, человеком и умру.
– Хорошо, – пообещал я.
– Я тебя тоже убью, если что. Не сомневайся, – пообещал Борис. Остановился у одного из танков, скептически посмотрел на закаменевшие траки.
– Не на ходу, – сказал я. – Лет как полста.
– Уж не знаю, зачем нам велели этот хлам проверить, – согласился Борис. – Танки-то в Москве и так есть, с горючкой плохо. Видать, просто предлог такой, чтобы ты семью поискал?
– Да, – признался я. – Уговорил начальство.
– Ну и молодец. Настырный. Из тебя мужик выйдет, я сразу понял…
Мы подошли к зданию музея.
– Дверь не выломана, – сказал Борис. – Это плюс. Но она открыта, это минус. Что, Дениска, пошли? Времени нам дали полчаса, конвой ждать не будет.
– Пошли, – кивнул я, оглянувшись на грузовики и БТР, застывшие на шоссе.
Получаса нам хватило. Мы обшарили музей полностью.
Мы не нашли никого.
Ни живых, ни мёртвых. Ни восставших.
Зато Борис обнаружил пустые банки от детского питания. Спросил, с неожиданной мягкостью:
– Может быть, твоя ребёнка кормила? А потом увидела, что восставших нет – и ушла.
– Куда? – спросил я, будто он мог знать.
– Кто знает. Будешь искать дальше.
От шоссе донёсся пронзительный нетерпеливый гудок.
– Пошли, Денис, – сказал Борис. – А то тут бросят. Скажи спасибо, что полчаса тебе выделили.
Я колебался.
– Если хочешь – оставайся, – спокойно предложил Борис. – Я понимаю. Совру что-нибудь. Но как по мне – поехали дальше. Ещё выберешься на поиски.
Посмотрев ему в глаза, я понял – он ни на секунду не сомневается, что искать мне уже некого.
