Первой узнаваемой приметой приближения рынка впереди по ходу трамвая выросла двухступенчатая Сухарева башня, стоявшая практически поперек Садового кольца, так, что трамваям и извозчикам приходилось огибать ее с обеих сторон. Обогнув башню, вагончик выкатился собственно на Сухаревку, которая встретила трамвай плотной многоголосой толпой, запрудившей рельсовые пути и неохотно уступавшей дорогу транспорту. Слева стояло вполне знакомое мне полукружье Института Склифосовского с его небольшим куполом в центре, классическими портиками и колоннадами. Вдоль ограды Института Склифосовского выстроились палатки торговцев, а на другой стороне площади, за трамвайными путями, бурлила неорганизованная толкучка. Вот туда-то мне и надо.
Вывалившись из недр трамвайного вагончика вместе с большой группой потенциальных покупателей и продавцов, я ввинчиваюсь в толпу торгующих и начинаю внимательно разглядывать разложенные прямо на мостовой, на мешковине, на досточках или ящиках предметы торговли. Чего тут только нет! И прежде всего тут не видно того, что нужно мне. А торгуют тут в основном одеждой, почти новой и сильно поношенной, в значительно меньших масштабах – обувью, причем вид ее еще более жалок, нежели у одежды. Хотя, надо сказать, в толпе шныряют субъекты, предлагающие на продажу целые связки совершенно новых кожаных сапог, да и сами эти торговцы выглядят одетыми весьма небедно. Но сапоги мне ни к чему.
Продвигаюсь вперед в хаосе продавцов и покупателей. Вот разложены у ног продавцов разрозненные кучки самых разнообразнейших предметов домашнего обихода – посуда, утварь, столовые приборы. Попадаются также инструменты, часы, разок мелькнул в пределах обзора электрический карманный фонарик. Кстати, цилиндрический карманный фонарик зажат и у меня в левом кулаке… Я двигаюсь все дальше и дальше. Меня уже не раз хватали за рукав, спрашивая – что, продаю ли фонарик и почем, или, может, сам чем интересуюсь? То отбрехиваясь, то молча вырывая руку, продолжаю свой путь. Вокруг мелькают зипуны, пальто, шинели, полушубки, меховые жилетки – апрельское солнце светит ярко, но от земли еще тянет зимним холодом, и по углам дворов и под стенами еще жмутся повсеместно кучи серого нерастаявшего снега.
Вот уже около часа приходится просеивать это людское месиво, над которым стоит неумолчный гул тысяч голосов. Дело непростое – тут не приходится просто шляться из конца в конец и зыркать по сторонам. Тут надо быть все время начеку. Хотя одет я максимально непритязательно – достал с антресолей валявшуюся там еще с Гражданской шинельку, под шинельку – гимнастерку, нацепил кепку попроще, – но лицо в карман не спрячешь. Опытный карманник сразу выделит из толпы непростого покупателя. А еще по прежней жизни помнился мне рассказ одного из моих дедов, как он посещал Сухаревку…
Дед мой был тогда еще совсем молодым и работал слесарем. И по молодости лет относился он к рассказам некоторых своих родственников и знакомых о вездесущих и необычайно ловких карманниках, орудующих на Сухаревке, со здоровым недоверием. И вот чтобы доказать окружающим, а больше – самому себе, что не так страшен черт, как его малюют, он отправился на Сухаревку с твердым убеждением, что уж у него-то из кармана ничего вытащить не сумеют. Однако для страховки он взял с собой кошелек, наполненный не деньгами, а мелкими металлическими обрезками, взятыми из мастерской, где он работал. Сунул кошелек в боковой карман брюк – и вперед.
Не успел мой дед ступить по земле Сухаревки и нескольких десятков шагов, как вдруг почувствовал не слишком сильный, но чувствительный удар по затылку. Дед в гневе обернулся, но никого поблизости, кто мог бы сойти за его обидчика, уже видно не было. А на мостовой лежал его собственный кошелек, который и прилетел ему в голову, пущенный рукой раздосадованного карманника, не получившего ожидаемой добычи…
Но вот наконец мой взгляд за что-то зацепился. Нет, это еще не искомый предмет. Это продавец. Мятое, неухоженное, но некогда дорогое пальто черного сукна с вытертым до блеска бархатным воротником. Шляпа-котелок, пришедшая в еще большее небрежение. Пенсне на худощавом, точнее осунувшемся, лице, явно знававшем лучшие времена. Да и взгляд какой-то такой… малость затравленный. Кажется, что ему уже лет шестьдесят, хотя наверняка в действительности субъект помоложе. Ну явно из «бывших», не нашедших себе места в нэповской России. Теперь я уже четко ухватил в толпе этого человека и чисто инстинктивно двинулся в его сторону.
И подсознательная догадка не подвела меня: у ног худощавого субъекта в суконном пальто и котелке пристроилась она. Та, что я так долго искал в этой толпе. Она ласкала взгляд совершенными формами, и казалось, взирала на окружающих с гордым видом – «я знаю себе цену!». И в самом деле, она имела на это право. Черные эмалевые поверхности, блеск никелированных деталей, соразмерная каретка и надпись «МЕРЦЕДЕС». Русскими буквами! Значит, и шрифт на машинке русский. Машинка выглядит совсем новой – не исключено, что ее ввезли по недавнему торговому договору с Германией. До войны самый дорогой «Ремингтон» шел аж за 325 рублей (а более дешевые модели типа «Ундервуда» можно было и за две сотни купить), но сейчас пополнение парка машинок очень небольшое, а успело их выйти из строя за годы Мировой и Гражданской войн ой как немало. И теперь даже в государственном магазине цена самой дешевой пишущей машинки («Smiths-Premier») здорово кусается – целых 300 рублей! Так что я не удивлюсь, если продавец за подержанный агрегат запросит никак не меньше двух сотен.
Но «бывший» огорошил меня.
– Тридцать пять червонцев, – сухо и немного желчно бросил он, оглядев меня с головы до ног и, видимо, не сочтя достойным покупателем.
Э, так не пойдет! Пятьдесят червонцев – это вообще весь мой запас наличности, а с собой и всего-то тридцать!
– Ты что? – не могу скрыть удивления и возмущения. – Я вон сейчас дотопаю до Мясницкой и за тридцать червонцев новенькую возьму!
– И что ты за тридцатник возьмешь? – не желает отступать «бывший». – Дешевое американское барахло, которое и несколько лет не протянет? А тут настоящее немецкое качество! – Субъект в некогда дорогом суконном пальто даже приосанился и гордо посмотрел на машинку, стоявшую у его ног.
Опускаюсь рядом с машинкой на корточки и подсвечиваю внутренности механизма фонариком. Затем начинаю издалека:
– В Германии кризис сейчас… Они любым заказам рады… Вот и эту машинку для большевичков быстренько склепали… – как бы размышляя вслух, медленно выговариваю я. – О хваленом немецком качестве тут уже речи нет. Вы только взгляните, какая небрежная обработка деталей! Так что десять червонцев – красная ей цена.
