Ознакомительная версия.
На подоконник сел воробей. Нетерпеливо потоптался по жестяной поверхности, посмотрел на меня сначала одним глазом, потом вторым.
Я осторожно, чтобы его не спугнуть, приоткрыл створку окна. Домашнее тепло ручьями потекло наружу, в ночь. Воробей подпрыгнул ближе и примостился на оконной раме — посредине между комнатой и улицей.
— Ну что, серый? — негромко спросил я его. — Как там жизнь, за окном?
Воробей переступил с лапки на лапку и нахохлился.
— Прохладно, что ли? Ну так осень уже на носу, чего ты хотел?
Пичуга внимательно глядела на меня блестящим чёрным глазом, а я продолжал монолог:
— Скоро вот совсем холодно станет, снег выпадет, морозы ударят. Здесь как морозы у вас, серьёзные? Прятаться придётся, наверное? Пищу, опять же, искать, крошки всякие хлебные… Тяжёлая жизнь у вас, птиц. Но и понятная. Понятно, кто ты, откуда, куда и что делать нужно. — Я помедлил, задумался. — А мне вот давеча вопрос задали, кто я такой, а я и ответить-то на него толком не смог. Ну, родился, учился, работал — но это разве обо мне, про меня? Кто я такой, по сути? Зачем живу, для чего?
Воробей повернулся ко мне другим глазом, наклонил голову и вдруг произнёс:
— Хорошие вопросы. Но неужели ты хочешь, чтобы я тебе сейчас на них взял и ответил?
Я оторопело смотрел на него.
— Нет, наверняка не хочешь, — он отряхнулся, повернулся ко мне спиной и глянул из-за плеча: — Я полетел, закрывай окно.
Воробей легко спорхнул с подоконника и мгновенно исчез в темноте. Я ещё немного постоял у окна, потом закрыл его и проснулся.
— Во сколько у тебя автобус? — Катя хлопотала на кухне, укладывая для меня в пакет необъятные бутерброды. Моя одежда, ещё вчера безнадёжно грязная, выглядела как новенькая. На мои вялые протесты девушка внимания не обращала. Несмотря на короткий сон, в это раннее утро она выглядела выспавшейся и свежей, в то время как я сам себе напоминал сомнамбулу.
— В семь тридцать, — ответил я, сверившись с билетом. — Скоро уже надо выходить.
— Дорогу-то найдёшь? — Девушка с прищуром глянула на меня, потом рассмеялась. — Нет, лучше я тебя провожу.
Дворники неторопливо мели скопившийся за сутки мусор. Будничные люди спешили на работу. Собаки выгуливали на поводках сонных хозяев.
Мы вышли с запасом, благо и идти-то было всего ничего. Я рассматривал прохожих.
— «Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера…» — рассеянно пробормотал я.
— Это ты о чём? — Катя улыбалась дворовым кошкам. Кошки, впрочем, улыбки игнорировали.
— Песню одну вспомнил. Про то, как человек идёт рано утром по городу и разглядывает прохожих, которые куда-то спешат, в метро, на работу, в дорогу…
— Мне тоже нравится рано утром гулять по городу и смотреть на всё. Утром всегда есть надежда, что день будет замечательным. Правда, метро у нас нет. — Она засмеялась. — Ну, ты, наверное, это знаешь.
— Догадываюсь, — улыбнулся я.
— А мне нравится наш город. Он какой-то родной, что ли. Уютный. Свой такой. Насквозь. И Илья Муромец из наших мест, ты знаешь?
— Знаю. — Мне почему-то было легко общаться с этой девушкой. Постоянно хотелось улыбаться ей в ответ.
— Я вообще не люблю слишком людные места. Большие города. Была год назад в Москве — она мне не понравилась. Такое ощущение, что люди там живут как бы с надрывом, что ли.
— То есть ты так и хочешь всю жизнь прожить здесь, в своём городке?
Катя задумалась. Её лёгкая юбка колыхалась над щербатым асфальтом в такт шагам.
— Не знаю. Мне особенно-то не с чем сравнивать. — Она улыбнулась. — И ещё есть у меня мечта.
— Какая же?
— Представь себе: тёплое-тёплое море, остров с пальмами и песком, домик на берегу — и никого вокруг. Я знаю, глупая такая мечта, но как будто сон мне про это приснился, а проснулась — и захотелось.
— Ну почему же сразу глупая…
— А может быть, просто в каком-нибудь фильме увидела такой остров. — Катя засмеялась. — А вообще, я завидую тебе. Немножко. Ведь уезжать — это всегда здорово.
— Не всегда, — лениво возразил я. — Особенно когда уезжаешь от чего-то хорошего.
Катя на минуту задумалась. Потом грустно улыбнулась:
— Ещё хуже, когда хорошее уезжает, а ты остаёшься.
Я согласно хмыкнул. Мы выходили на площадь к зданию автовокзала. Я заметил газетный киоск и подошёл к нему в тайной надежде, что в свежей прессе не найду никаких упоминаний об авиакатастрофах.
Увы. Новость о крушении самолёта была на первых страницах большинства газет. Ту-134 не смог совершить экстренную посадку и упал под Нижним Новгородом. Не выжил никто.
Это странно — из упругой, пульсирующей, наполненной событиями жизни попадать в размеренное ничегонеделанье однообразного путешествия. Автобус едет по бесконечным дорогам плоской среднерусской зелёно-коричневости — и тебе кажется, что ты выпал в какую-то другую, непохожую реальность. Время тянется со скоростью подсахарившегося мёда, капающего из опрокинутой ложки, — а ты напоминаешь сам себе муху, которая попала в эту каплю и не может ничего сделать. Только смотреть на километровые столбы. Только гадать, будет ли чем отличаться село Саконы, сулимое указателями, от посёлка Гремячево, недавно наблюдаемого в грязноватое окно.
Есть в ней, этой заоконной действительности, что-то щемящее для человека, привыкшего путешествовать самолётами. Становится вдруг видна жизнь обычно незаметная, неизвестная. И лицо твоё хранит вид беспристрастный, но что-то там, внутри тебя, удивляется оттого, что, оказывается, люди живут и здесь. Живут и так. В грязи и неустроенности, захламлённости, замусоренности, заброшенности — промеж величественных пейзажей, на плоскости земли, придавленной сверху плоскостью неба. И временами кажется даже, что это огромное небо давно бы уже прихлопнуло, раздавило эту двумерную землю, если бы не держалось на свечках церковных колоколен.
Автобус был старым, ещё советским, с неудобными бесформенными сиденьями, сломанными пластмассовыми ручками и неопределённого цвета занавесками на окнах. Проезжая неизбежные и нескончаемые ухабы, он устало скрипел, а набирая скорость, сначала жалобно скулил, а потом начинал надсадно выть с такой невыносимой тоской, что собаки в попутных деревнях сочувственно подвывали.
За Саранском я прикончил бутерброды и стало ещё скучнее. Почему-то ощущение того, что у тебя есть припасы, немного повышает настроение. От нечего делать я начал разглядывать попутчиков.
Я сидел на переднем сиденье, с которого можно смотреть и в боковое окно, и вперёд, в лобовое стекло. В автобусах я обычно выбираю именно это место — с него удобнее всего обозревать окрестности. Сразу позади меня располагалась тётушка околопенсионного возраста, которая вскакивала на каждой остановке, вытаскивала из соседнего ряда сидений утрамбованные туда безразмерные сумки и бросалась к выходу, по пути спрашивая всех, не Самара ли это уже. Ей терпеливо отвечали, что это не Самара, а какая-нибудь очередная Ужовка. И что до Самары ехать ещё черт-те сколько. И что будем мы в Самаре уже ночью. И что Самара — это конечная остановка и её пропустить не получится. И что не надо каждый раз вытаскивать сумки, так как запихивать их обратно приходится другим пассажирам или водителю. И тётушка кивала. Тётушке было неловко. Она благодарила всех за помощь. Она садилась в кресло позади меня, о чём-то там сопела в полудрёме — и сразу же вскакивала и тянулась к сумкам, стоило лишь автобусу остановиться.
Ознакомительная версия.
