– Вам надо только довериться, я всё равно не смогу вам всего рассказать, да это ничему и не поможет. Подумайте сами, что вы можете сделать в вашем положении? Вы больны… Будем называть вещи своими именами. Вы смертельно больны; последний консилиум, приговор которого вы знаете, еще не сообщил вам всей истины, а между тем положение ваше настолько ухудшилось, что катастрофа близка. Вы думаете о самоубийстве. Пожалуйста, не удивляйтесь, я это знаю. Не перебивайте меня и дайте окончить.
Мне было так тяжело слушать эти беспощадные слова, что холодный пот выступил у меня на лбу, и в глазах потемнело. Я прислонился головой к спинке своего кресла.
– Я обещаю вам спасение, – продолжал Куинслей, – никто другой вам ничего не обещает. Я даю вам двести тысяч франков за то, за что другие обещают вам, – но не дают, заметьте, – двадцать пять-тридцать тысяч франков. Что остается вам делать при таких обстоятельствах? Я уже который раз повторяю: выбора нет. Каждый на вашем месте скорее пошел бы на риск, чем на верную гибель. Для вашего успокоения я скажу, что в вашем спасении не будет чуда. Только одни научные достижения, и больше ничего. Вы попадете в руки лучших специалистов. Где эти люди, кто они – всё это покуда тайна. Вы только должны довериться!
Он сказал эти последние слова привычным тоном гипнотизера, и его рука, покоившаяся на моем плече, сжалась крепче.
– Но чего же вы требуете от меня за это? – вскричал я, снова в изнеможении падая на спинку кресла.
– Я ничего не требую, – спокойно отвечал Куинслей, – только немного доверия и послушания. Затем я предлагаю вам интересную работу в области ваших открытий и изобретений, спокойную, хорошую жизнь, при условии… – тут он несколько замялся, – при условии, что вы никогда не расстанетесь с теми людьми, с тем местом, куда уедете вместе со мной.
– Что же это за место? – опять перебил я его.
– Не всё ли вам равно? Я уже сказал, что в настоящее время не считаю возможным посвящать вас во все.
– В таком случае я буду не кем иным, как заключенным на вечные времена, – проговорил я в изнеможении; во мне разлилось какое-то безразличие; я не мог сопротивляться Куинслею.
А он еще ближе подвинулся ко мне и, не спуская глаз с моего лица, мерно отчеканивал слова:
– Еще одно условие. Надо сейчас же закончить наш разговор! Весь путь туда, куда я вас везу, будет совершен таким образом, что вы ничего не будете знать. Вы всё время будете спать – и это не принесет вам ни малейшего вреда. Относительно тюрьмы, о которой вы только что намекнули, вы получите представление только тогда, когда там окажетесь, и заверяю вас, что там вы не найдете ничего похожего на тюрьму. Прекрасная жизнь в полном благосостоянии, бесконечное счастье ученого, поставленного в наилучшие условия! Я сказал всё – больше ничего не могу прибавить. Я знаю, вы согласны.
Он протянул мне руку и крепко пожал мои холодные пальцы.
– Значит, путь не долог, – пролепетал я заплетающимся языком, – если он пройдет, пока я сплю?
– Да, не более двадцати суток, – улыбнулся Куинслей. – А теперь, дорогой друг, вам пора спать, вы много потратили сил, а ваше здоровье мне так же дорого, как и вам.
С этими словами он нажал кнопку электрического звонка. Вошел человек, тот, который сопутствовал мне в автомобиле, такой же безгласный, но в высшей степени предупредительный, помог мне встать, поддерживая меня, так как ноги мои едва волочились, и отвел меня в небольшую комнату. Куинслей проводил меня до порога своего кабинета и на прощанье еще раз пожал кончики моих пальцев, проговорив:
– Дело сделано, завтра вечером вы заснете на двадцать дней.
Комната, в которой я оказался, была небольшая, но очень уютная. Пол ее был покрыт мягким ковром, портьеры на дверях и на окнах были опущены, кровать застлана, и на ночном столике лежала небольшая книжка, какой-то легкий роман. Электрическая лампочка была прикрыта темным абажуром. Рядом с книжкой лежал лист бумаги, на котором я прочел: «Вы устали и голодны, но я нарочно не предлагаю вам ужина. Здесь лежат три таблетки – белая, желтая и розовая. Вы проглотите белую, запьете полустаканом воды и тотчас же ляжете в постель. Читайте книгу, через полчаса проглотите остальные две таблетки вместе, запейте их еще полустаканом воды. Больше ничего от вас не требуется. Спокойной ночи».
Я сделал так, как мне было предписано, и скоро почувствовал, что какая-то теплая волна начала разливаться по моему телу. Раздражение сменилось удивительным спокойствием, слабость исчезла. Всевозможные опасения сменились надеждой на будущее, и приключение, в котором я принимал участие, стало казаться интересным и увлекательным. Мне не хотелось двигаться и о чем-нибудь думать. Какие-то легкие обрывки мыслей проносились в моей голове. Я не долго мог читать и скоро погрузился в сон.
Сколько времени я спал, не знаю, только вдруг я проснулся от какого-то шума, доносившегося ко мне через стену. Я приподнял голову и прислушался. Слышались какая-то возня, глухие голоса; потом раздался пронзительный женский крик, хлопнула дверь, и всё прекратилось. Волнение мое сразу же улеглось, и я вновь был скован равнодушием и полнейшей беспечностью. Казалось, меня не трогало не только то, что происходит за стеной, но и всё то, что могло случиться со мной. Стоило ли беспокоиться, когда такое приятное чувство теплоты и довольства наполняло всё мое существо? Скоро я опять уснул.
Когда я проснулся, был уже день, и яркий дневной свет проникал в комнату через полураздвинутые шторы. Я чувствовал себя вполне отдохнувшим и бодрым. Я встал, осмотрел комнату и подошел к окну, чтобы попытаться угадать, где я нахожусь. Перед окном, очень близко, была стена, и я мог видеть лишь небо над крышей. Таким образом, мне ничего не оставалось, как позвонить прислуге.
Немедленно в комнате появился всё тот же молчаливый незнакомец и знаком попросил меня следовать за ним. Через короткий коридорчик он провел меня в ванную, а оттуда обратно в мою комнату, тщательно закрывая на ключ все двери, через которые мы проходили.
В комнате на столе я увидел на подносе стакан кофе, несколько маленьких печений и две таблетки – розовую и желтую, точно такие, какие я принимал вечером.
Тут же лежало извещение от Лионского банка о том, что на мое имя поступило двести тысяч франков.
Было еще одиннадцать часов, а Куинслей уже исполнил свое обещание. Это мне понравилось. Я быстро покончил со своим завтраком и в первый раз за многие месяцы принялся за туалет, весело напевая про себя какую-то песню.
Потом я занялся письмами и, по мере того как заканчивал их, отсылал незапечатанными Куинслею – для просмотра. Одно из первых писем было к моему домоправителю – о ликвидации моей квартиры с просьбой продать все вещи за исключением сложенного багажа, который немедленно будет взят. Объяснением своего поступка я выставил отъезд в далекое путешествие…
