По правую руку от него в болотах стали появляться большие промоины. У самой воды можно было отыскать места, с которых, если наклониться к воде и всмотреться, видны были крыши городов. Данн вспомнил лодочника, перевозившего как-то его и Маару на север. Тот лодочник говорил, что он не любит смотреть вниз на эти прекрасные здания, превосходящие все, что строят и могут построить люди теперь. «При виде них я чувствую себя несчастным», — сказал тогда лодочник. А ведь точно, мысленно согласился с ним Данн. Возможно, этим и объясняется снедающая его тоска: ему стыдно жить, зная, что прошлое было намного умнее, богаче и интереснее, чем все, что существует в настоящем. И никуда не деться от этих слов: «когда-то», «давным-давно», «в прежние времена», «раньше были»… Раньше были города, люди и — самое главное — знания, которых теперь не вернуть.
Итак, что же он знает? К чему все сводится? Вон там, к северу от Йеррапа, тают ледяные горы, и вода с них заливает все берега, которые он не видит отсюда, стекая в Срединное море. И из Западного моря вода переливается в Срединное море через Скальные ворота. Раньше болота были заморожены в камень, и на них были построены города, способные стоять вечно, но теперь их крыши исчезли под водой. А на юге, за болотами, Ифрик и его реки засыхают без воды. Почему? Он не знает. Ничего он не знает.
Мысли Данна спотыкались так же, как и его непослушные ноги; груз собственного невежества давил его к земле. Невежества и стыда. Когда-то, давным-давно, люди знали, они всё-всё знали, а теперь…
Мимо него проходили люди, усталые и голодные. Данн окликал некоторых на языке Тундры, но видел по их лицам, что они не понимают. С другими он пробовал заговаривать на махонди и на агре, он произносил на всех языках, которые знал, самую распространенную фразу: «Откуда ты?» Наконец один мужчина остановился. На дороге были только они двое. Тогда Данн вытащил из котомки ломоть хлеба и стал наблюдать, как истощенный беженец заглатывает куски. И потом, в который уже раз, он снова спросил:
— Откуда ты?
В ответ он услышал знакомое слово.
— Это далеко?
— Я иду сорок дней.
— Твоя страна находится там, где заканчивается Срединное море?
На лице беженца отразилось непонимание.
— Вот это — Срединное море. Мы стоим на его краю.
— Ничего об этом не знаю.
— Тогда как вы называете вот это? — Данн обвел рукой огромный провал сбоку от дороги.
— Мы называем это Раздел.
— Что же он разделяет?
— Ледяные земли и сушу.
— Ваша страна расположена на суше?
— Такого у нас нет. — Беженец с отвращением посмотрел на тухлую болотную воду.
— А далеко еще до конца Раздела?
— До конца?
— Должен же он где-то заканчиваться.
Мужчина пожал плечами. Он уже хотел двигаться дальше, но был не в силах отвести взгляд от мешка Данна. Данн вытащил тряпицу с хлебом, отломил еще кусок, и беженец спрятал его в складках одежды.
— Когда я был ребенком, мне рассказывали, что мой дед однажды отправился посмотреть, какие земли лежат за нашими. Но он вернулся, так ничего и не найдя.
И беженец зашагал к Центру.
Данн остался стоять на дороге, разочарованный, ругая себя за самонадеянность и глупость. Он почему-то решил, что сможет дойти до того места, где заканчивается этот берег; почему нет? Ведь он же пересек пешком весь Ифрик. Но сколько времени у него на это ушло… А сейчас еще вдобавок на территории между ним и концом берега идут войны. Все эти люди, бредущие, бегущие, кто-то раненый, с перевязанными руками, с засохшей кровью на одежде, спасаются от войн. Хочет ли он снова окунуться в войну? Снова пойти в сражения?
Ну и что ему теперь делать? Данн упрямо пошел вперед, медленно, потому что так и не втянулся в ритм ходьбы, потому что ему приходилось часто останавливаться из-за групп беженцев, идущих навстречу. Так прошел день, и вечер принес то же, что и накануне: сплошную сырость, тростниковые топи и бледную дымку тумана над водой. Единственное отличие: дымка эта стала гуще, и из-за нее запах сделался еще тяжелее. Смеркалось. Данн смотрел на потемневший восток и постепенно примирялся с мыслью, что никогда ему не найти, где заканчивается побережье. О чем он вообще думал, когда отправлялся в путь? Что он здесь делает?
На пятачке подсохшей грязи у обочины дороги Данн присел на корточки, вытащил нож и процарапал кончиком круг, затем овал, наконец — тонкую кишку, сплющенный круг — Срединное море. Каждая лужа, каждая заводь, каждое озеро имело береговую линию, которая замыкалась в круг, разграничивая воду и сушу. Зачем он хотел найти то место, где заканчивается берег Срединного моря? Ведь для этого ему достаточно было бы развернуться на месте, встать лицом в другую сторону. Значит, побуждало его не это. Тогда что же? Желание самому увидеть ледяные уступы Йеррапа, вот что. Но достичь этой цели можно и другим способом, совсем не обязательно ради этого провести еще один кусок жизни в дороге, пробираясь через войны и сражения.
Данн соскользнул с края обрыва, как делал прошлым вечером, и приземлился на травянистой лужайке, поросшей кустарником. Все ветки кустов были повернуты в одном направлении — из-за ветров, дующих со стороны ледника. Данн подложил мешок под голову, а нож зажал в руке, чтобы быть наготове. Луна появилась на небе очень кстати: никто не подкрадется к нему незамеченным.
Проснулся он в полной темноте. Рядом с ним смутно белело что-то большое. Луна вышла из-за тучи, и Данн увидел, что это опять одно из крупных животных, покрытых белой шерстью. Оно лежало с открытыми глазами и смотрело на Данна. Он перестал судорожно сжимать нож. Это не враг. Луна скрылась. В темноте стал ощутим запах мокрой шерсти. Снова показалось ночное светило. Что это за зверь? Данн никогда не видел ничего похожего. Под обилием шерсти трудно разглядеть, что за тело у животного, но морда симпатичная: глаза широко расставлены, в области носа и пасти шерсть короткая, с редкими кустиками белой поросли. Природа создавала этот вид для существования в холоде, других мнений быть не могло. В пустыне или в местах, где погода жаркая, такой зверь не выживет. Откуда он пришел? Зачем лег рядом, да еще так близко?
Почему? По лицу Данна струилась влага. Тумана этой ночью не было. Слезы. Данн почти никогда не плакал, а теперь вот расплакался — от одиночества, от невыносимого одиночества, которое с особой силой ощутил только сейчас, благодаря присутствию этой приветливой твари, ее почти дружеской близости. Данн задремывал, но просыпался, будил себя, чтобы подольше чувствовать сладость совместной ночевки в обществе доверчивого зверя. На рассвете он открыл глаза: зверь был рядом, он лежал, устроив голову на широких мохнатых лапах, и смотрел на Данна умными зелеными глазами. Как у Гриота. Это не дикое животное, оно привычно к людям. И оно не голодно, поскольку не выказывает никакого интереса к припасам Данна.
