Вадим разгадал ее загадку не то чтобы легко, но естественно. А когда Арсенин откопал решение в его мыслях и немедленно, даже не подумав, сказал о нем, Вадим испугался. Отменить он ничего не мог, оставалось лишь наблюдать глазами этого певца, а когда сеанс закончился, Вадим попытался понять то, что родилось интуитивно, вроде бы само по себе.
Аномалия — мать цивилизаций. Тот случай в формальной логике, когда часть больше целого. Точнее, когда часть разумнее целого.
Аномалия родилась много сотен миллионов лет назад, когда в газовом облаке в одном из галактических рукавов начался процесс звездообразования. Стянутый канатами магнитных силовых линий газ медленно оседал к плоскости Галактики, распадаясь на сгустки, из которых формировались клокочущие шары звезд.
Один из газовых сгустков оказался аномальным по своему химическому составу. Где-то когда-то вспыхнула Сверхновая, и там, где сжимался в протозвезду шар Аномалии, скопилось много тяжелых элементов. И в недрах Аномалии начали синтезироваться длинные цепочки молекул. Образовались сложные структуры сродни генным.
И тогда единственной функцией Аномалии на многие миллионы лет стало накопление информации. Всякой. Любой. Свет звезд и далекие радиосигналы, пылинки, магнитные поля и рентгеновское излучение, космические лучи и струи межзвездного газа. Все захватывалось и записывалось в квазигенной структуре, а избыток энергии разогревал поверхность, и для тех, кто мог ее видеть, Аномалия выглядела просто слегка нагретым шаром с непрозрачной поверхностью.
Со временем генные молекулы изменились. По сложности они уже не уступали клеткам человеческого мозга, а то и превосходили их. Записанная в них информация намного превышала все, что узнал о космосе человек. Аномалия стала межзвездной свалкой информации, естественным безмозглым компьютером.
Аномалия ждала. Ждала катаклизма — еще одного взрыва Сверхновой где-нибудь поблизости. Выброшенная взрывом оболочка звезды должна была разорвать, смять непрочный каркас Аномалии. Разделить ее на сгустки и разбросать в пространстве. И сгустки плазмы, получив неожиданную самостоятельность, могли стать разумными. В сущности, как решил Вадим, Аномалия — животное, функция которого заключается в Том, чтобы рождать космические цивилизации.
Однажды к Аномалии пришли люди. Новой информации стало сколько угодно. Аномалия все запоминала, никак не проявляя заинтересованности. Люди не понимали ее, потому что привыкли к мысли: часть меньше целого. Одна голова хорошо, а две лучше. Чем больше мозг, тем выше интеллект. Здесь же была противоположная ситуация: Аномалия была совокупностью разумов, но сама как целое разумом не обладала.
Она родилась заново, когда на нее вдруг обрушился шквал энергии, когда ударные волны заплясали в ее газообразных недрах, раздирая ее на части. Аномалия распалась на тысячи сгустков, и в тот же миг каждый из них ощутил себя. Понял, что живет. Увидел мир и звезды. Начал думать.
Вадим не знал, что произошло потом. Наверное, все было в порядке: контакт с «дочерьми» Аномалии наладили без помощи гения-специалиста, и его оставили в покое. И Арсенин вернулся в свой театр, потому что никто не мог отнять у него то, что, как и способность к контакту во времени, было дано ему природой — голос.
Вадим ощущал воспоминания Арсенина. Они вспыхивали неожиданно, как прожектором освещая чужое детство — детство Арсенина. Все, что было связано с Цесевичем, с уральской школой «Зеленая крона», Арсенин, видимо, старательно берег в памяти, это были дорогие ему воспоминания. В мыслях Вадима они возникали окрашенными в яркие радужные тона, будто мультфильм для детей…
Школа раскинулась огромной дугой в центре лесопарка. Когда-то там мощно и непоколебимо стояли дремучие леса. Когда-то. Для Андрея это было все равно что в юрском периоде. На самом деле прошло не более ста лет с тех пор, как лес вырубили на бумагу. Возникла плешь, по которой гуляли злые ветры, выдувая верхний незащищенный слой почвы. Об этом вовремя подумали и засадили плешь саженцами пихты и сосны. Ровными рядами от горизонта к горизонту. С гравиевыми дорожками, искусственными ручьями и озерами. Прошли десятилетия, и лесопарк приобрел солидность.
Андрей жил на третьем этаже школьного интерната вместе с вечно что-то жующим и, несмотря на это, худым, как щепка, Геркой Азимовым. Учились они у разных преподавателей, но свободное время проводили вдвоем.
— Что ты будешь делать после школы? — спросил Гера в первый вечер после знакомства, когда они, впустив в комнату запах океана и приглушенный грохот горного камнепада (Гера любил создавать такие странные комбинации), повели разговор «за жизнь».
— Не знаю, — признался Андрей. Старик Цесевич успел уже «поработать с материалом», и собственное будущее отныне представлялось Андрею непознаваемым.
— А я давно решил, — похвастался Герка. — Мама с папой инженеры-строители. Я тоже буду. У нас в семье все строители.
— Скучно, — сказал Андрей. — Дед строитель, мать строитель, брат строитель… Конгресс, а не семья.
— Дурак, — обиделся Герка. — Твои-то кто?
— Папа смотритель на Минском нуль-трансе, а мама рекламирует скакунков. Фирма «Движение».
— Ну, — поморщился Гера. — Сейчас все или за чем-то присматривают, чтобы техника не отказала, или что-то рекламируют, чтобы товар не залежался. А сколько инженеров-строителей?
— А может, у тебя призвание к информатике? — резонно возразил Андрей. Первый урок Цесевича он усвоил прочно.
Уснули они под утро, но отношений так и не выяснили.
— Строить, конечно, интересно, — сказал Цесевич, когда Андрей рассказал ему о стычке с Герой, — но интерес еще не определяет призвания. Интерес — сначала. Потом проверка профессиональной пригодности. Тесты особенно трудны в престижных и дефицитных профессиях. Уверен ли Гера, что справится? Нужно тверже отстаивать свои позиции, Андрюша… А теперь давай заниматься.
Они занимались. Вадим, вспоминая эти занятия, содрогался — он не мог подобрать иного слова для своих ощущений. Семилетний Андрей, только что освоивший линейные уравнения, получал задачу, которую нельзя было решить без дифференцирования. И решал. Вызывал на стереоэкран страницы программированных пособий, запоминал все нужное для данной задачи, остального просто не замечал. И к концу урока добирался до дифференциалов. Больше всего Вадима поражало, что новые знания оседали прочно, из обрывков складывалась мозаика науки, собранная собственными руками, собственным мозгом. В семь-то лет.
Самым интересным для Вадима (но не для Андрея) был урок тестов. Цесевич работал по своей, никем не признаваемой методике: тесты были неожиданными, начиная от ползания под столами и кончая сложнейшими упражнениями на реакцию и запоминание.
