— Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень нежная мать.
— А Лой? Он у вас бывает?
— Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится, и он совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
— Скажите, Тони, — спрашиваю я, — как вы думаете, можно мне повидать Лилли?
— Можно, — отвечает он, — я за этим и приехал, только мне хотелось раньше обо всем вас предупредить.
x x x
— Здравствуй, Свен! — говорит Лилли. — Вот ты и вернулся.
Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
— Да, — говорю я, — вернулся.
— Как ты съездил?
— Хорошо.
— Будешь что-нибудь писать?
— Вероятно, буду.
Молчание.
— Может быть, вспомним старое, сыграем? — говорит Тони. — Смотрите, какие красавцы! Все как на подбор!
— Спасибо, — отвечаю я, — что-то не хочется. В следующий раз.
— Убери своих тараканов, — говорит Ли, — видеть их не могу!
Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо.
Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лиллн вскакивает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою сторону. В ее глазах бешенство и ненависть.
— Сиди, подлец! — кричит она мне.
Я снова сажусь.
Ее гнев быстро гаснет.
— Ладно, — говорит она, — все равно, пойдем!
— Может, не стоит, Ли? — тихо спрашиваю я.
— Согрей молоко, — обращается она к Тони. — Идем, Свен.
В кроватке — крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза подернуты мутной голубоватой пленкой.
— Смотри! — Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
— Ну вот, — говорит Лилли, — теперь ты все знаешь.
Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
— Пойдем, — говорит Лилли, — Тони ее покормит.
Я беру ее за руку:
— Лилли!
— Перестань! — Она резко выдергивает свою руку из моей. — Бога ради, перестань! Неужели тебе еще мало?!
Мы возвращаемся в гостиную.
— Ты знаешь, — говорит Лилли, — я бы, наверное, сошла с ума, если бы не Тони. Он о нас очень заботится.
Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть иначе, если б тогда..,
Возвращается Тони.
— Она уснула, — говорит он.
Лилли кивает головой.
Нам не о чем говорить. Вероятно, потому, что все мы думаем об одном и том же.
— Ну, как ты съездил? — снова спрашивает Лилли.
— Хорошо, — отвечаю я, — было очень интересно.
— Будешь что-нибудь писать?
— Вероятно, буду.
Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чему-то прислушивается. Я чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уйти.
Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
— Лой?!
Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем грязная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные туфли.
Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку стекает тонкая струйка слюны.
— Что случилось, Лой?!
Лой хохочет. Жирный живот колышется в такт под впалой, волосатой грудью.
— Потеха!
Он подходит к дивану и валится на него ничком. Спазмы смеха перемежаются с судорожными всхлипываниями.
— Потеха! .. Макс… за неделю… за одну неделю он сделал все, над чем я, дурак, зря бился пять лет… В Центре такое веселье. Обезьяна!
Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать с тонущего корабля. Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
— Лой! — Лилли кладет руку на его вздрагивающий от рыданий затылок. Первый раз я слышу в ее голосе настоящую нежность. — Не надо, Лой, нельзя так отчаиваться, ведь всегда остаются…
— Тараканы! — кричит Тони. — Остаются тараканы! Делайте ваши ставки, господа!
