Я улыбнулась. Но вовсе не тому, что он исчез. Вспомнила: не менее восторженно смеялась Катя и в тот самый день, когда привезли меня загипсованную на старенькой таратайке. Мы влезли все тогда в машину, и Виктор был шофером. А Катя, стройненькая и гибкая, эдакий милый бесенок, высунувшись по пояс в окошко, лучезарно улыбалась всем вокруг и рада была без памяти. «Ах, как здорово иметь машину, ах, как здорово иметь машину! — восклицала она таким же счастливым голосом, что и сейчас. — Можно даже в небо смотреть!» И, высунувшись, глядела в небо, радуясь тому, до чего здорово иметь машину.
Вот и сейчас… Разумеется, то, КАК исчез незнакомец, тоже было по-своему здорово и, наверное, прекрасно! Против я ничего не имела. Освоив метод подобного исчезновения, можно было мастерски играть в прятки. И, слава богу, не было здесь сейчас никого из бабушек…
И опять я услышала удивленно-веселый голос Кати:
— Ведь так можно спрятаться, и никто тебя не найдет! Правда?
— Еще, Катерина, неизвестно, спрятался ли он! — вставил Виктор. — Может, он сейчас очень далеко, уже за лесом, или даже на станции… — И знакомая рассудительность старших послышалась мне в его убежденном голосе. Я всегда угадывала в нем интонации моего брата и бабушки, которая любила мягко, но настойчиво втолковывать внукам свои сентенции… И тут я заметила, что Сержик давно уже пытается нам что-то сообщить, очень нервничает, и, как всегда, никто его не понимает…
— Нельзя! Он должен был… так… Еще нельзя… — с усилием выговаривал Сержик. — Мы… не боялись… Плохо!
Виктор подбежал к Сержику, он знал его лучше и понимал быстрее других. Напряженно всматривался в движения его губ:
— Тому человеку… Нельзя было говорить… с такими, как мы, сразу! — переводил Виктор. — У него не было разрешения. Он думал… мы тоже, как те, другие. Не знал. Приносит свои извинения. Говорит — простите…
— Я знал, что это его машина! — прошептал Димка. — Я его уже видел. И бутылки у него стащили…
Я вдруг совершенно растерялась. Даже самое простое не пришло в голову: «А как, собственно, Сержик узнал, что хотел сказать нам незнакомец? Каким это образом он с ним разговаривал и когда?..» Вместо этого в сознании всплыла другая странность — я даже не сразу догадалась, что же так меня внезапно взволновало.
Наконец, я поняла! Ведь мы уже полчаса сидим на месте, а костер наш горит и горит! Это казалось чудом.
Обычно мы с нашими скудными запасами дров — несколько поленьев да кой-какой хворост — не долго позволяли себе засиживаться. Костровым был Виктор, самый опытный среди нас дровосек, но все сухие сосенки поблизости, которые под силу было ему порубить, мы извели и теперь недаром сидели на ведрах. Топили мы в основном всяким мусором: хвоей, листьями, сухими сосновыми веточками и валежником, то есть всем тем, что валялось под ногами. Через каждые десять минут при таком топливе, едва костер начинал затухать, мы вскакивали и бежали наполнять ведра. Вываливали сухие иголки, огонь пожирал их мигом, а через десять минут — то же самое. Заготавливать впрок у нас никак не получалось. Взрослые, конечно, действовали бы по-другому. Но ведь дети — всегда непоседы, и потом, при такой, «взрослой», системе мы попросту не сумели бы ощутить необычность подарка, которым одарил нас незнакомец.
Его щепочек и досочек хватило нам потом еще на неделю. Они обуглились в головешки, но до конца не сгорали. Мы обливали их на ночь водой, а потом разжигали снова.
И картошка у нас в тот вечер, вопреки обыкновению, так и не кончилась. Уже назавтра утром мы нашли в золе еще целую кучу.
Сидели мы тогда долго, допоздна и все вытаскивали и вытаскивали из углей печеную картошку. Витьке пришлось опять бежать за солью, и Катя сказала, что незнакомец, наверное, тоже внес свою долю.
В субботу, на заре, когда мы еще спали, понаехали из города родственники. Срочно надо было удирать в лес! К тому же мне привезли из города письмо от Алеся да в придачу свежие журналы — «Знание — сила», «Неман» с очередным детективом и еще какое-то чтиво. Поэтому в то утро мы не закинули шезлонг в кусты, а действительно пошли на полянку — туда, где всегда собирали первую землянику. Так уж пожелал Димка.
Что за чудные это были места! Редко встретишь сейчас такое в двадцати километрах от города! Фантастика! Мы бежали через лес и через кусты, а потом вышли к полю, где полно было солнца и света. Местность тут холмистая, и на холмах между небольшими полями светлели на ветру молодые березовые рощицы. Какая трава, какие полянки оставались справа и слева — на каждой можно было устроиться по-королевски! — но Димка летел вперед. Горожане и дачники игнорировали эти места: от станции далеко, да и от основных дач и хуторов тоже. Поэтому-то трава тут была вовсе не смятая. Она росла здесь такая высокая и густая, что просто загляденье.
Мы мчались, любуясь меняющимся ландшафтом. Холм. Горка. Рощица. Новое поле… И всюду — молодая, почти еще весенняя зелень. Я останавливалась перевести дух — шезлонг приходилось тащить мне! И каждая из травинок, колыхавшаяся на солнце, отчетливо различалась в переплетении стебельков! Но стоило побежать, щуря глаза от света, — и море изумрудных бликов волновалось по обеим сторонам дороги. Блики, блики… А там, во мраке, где деревья давали уже лесную тень, белыми кружевными свечками мерцали душистые ночные фиалки.
Наконец мы выбрали место у самой дороги — залитый солнцем пригорок, крутой и высокий, но, к счастью, с ровным выступом для моего шезлонга. И впервые была идиллическая картинка: я, развалившись в кресле, принялась читать свой «Неман», а племянники, как положено, копошились, рядом, выискивая землянику. И тут я вспомнила про письмо. Почтовый штамп Ратомки вчерашним числом. Я разорвала конверт, вчиталась… и не знала, как реагировать… «За все спасибо. Отбываю ближайшим поездом. В родственники не напрашиваюсь, алкоголиком еще не стал. Приятного отдыха в садоводстве. Горячий привет соседям. Алесь».
«Ну, точно! — подумала я. — Экзамены провалил. Свихнулся там от жары… Но чтобы куда-то ехать!..» Расстроенная, я смотрела на детей: состав был полный — трое моих, Димка и Сержик. Но идиллия длилась недолго, ягоды их не очень интересовали… Все скоро меня покинули. Как всегда, когда не даешь им больше новой для них информации и, отвлекшись чем-то своим, обрываешь невидимую нить контакта, которую по-настоящему умеют чувствовать только дети, они становятся «предателями»… Издали фон их голосов доносил до меня, что снова они «варятся в своем соку»:
— Моя проволока!
