Александр Житинский - Плывун

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

И Пирошников, внезапно посерьезнев, рассказывал им, как его убивали. Рассказывал, будто был близким другом или приятелем, будто это касалось его лично. Да это и касалось его лично. А на Новый год пришел Борис Леонидович со своими Рождественскими стихами. За стеклянной стенкой, на крыше, вилась метель, горела огнями елка, пылал камин в гостиной, и Пирошников читал стихи, подражая автору, с какой-то жалобно-умиротворяющей интонацией:

Стояла зима.

Дул ветер из степи.

И холодно было младенцу в вертепе

На склоне холма.

Его согревало дыханье вола.

Домашние звери

Стояли в пещере,

Над яслями теплая дымка плыла…

Он никогда не мог читать без слез это стихотворение. И без всякого перехода начинал рассказывать о том, как Борис Леонидович нанимался вскапывать огород на даче в Переделкине советскому поэту Суркову, которого каждую весну вынимали из норы, чтобы определить, кому будет вручена Сталинская премия.

Врал, конечно.

– Он тоже был с ограниченными возможностями? – спросила Юлька деловито.

– Кто? Пастернак? Он был с неограниченными возможностями! Только это еще хуже… Кстати, Джулия, ты бы почитала про свою любовь к Ромео четыреста лет назад. Это он перевел.

Есть один период в году, когда время останавливается, все замирает в полусне, холод сковывает землю и струйки дыма застывают вертикально в морозном воздухе. Это первая неделя года – от новогодней ночи до Рождества.

Доедается и допивается все, что осталось с праздничного стола, не хочется ни о чем думать, тем более разглядывать подплывающую громаду года, который следует прожить, чтобы сделать еще один шаг в единственно возможном направлении.

У Пирошникова эта глыба непрожитого времени каким-то образом связывалась с массивом Плывуна, который, как ему казалось, тоже замер в глубине, погрузился в зимнюю спячку и ждет весны, когда весенние воды разбудят его и приведут в движение.

Но все оказалось не столь просто. Об этом рассказал экспериментатор Браткевич, посетивший Пирошникова как раз на Рождественской неделе.

– Идут непонятные процессы, – доложил он, после того как закончился обмен вежливыми приветствиями и вопросами о здоровье. – Датчики фиксируют повышение температуры массива. Он разжижается. Скорость погружения возросла втрое по сравнению с сентябрем.

– Почему же мы не замечаем?

– Ну она все равно относительно невелика: примерно два сантиметра в сутки.

– Но это же семь с лишним метров в год! – воскликнул Пирошников, произведя в уме быстрый подсчет.

– То-то и оно.

– А с чем это связано?

– Думаю, прежде всего с перезагрузкой дома, – начал вслух размышлять аспирант. – Вы внизу давно не были?

– Давненько, – признался Пирошников.

– Ну сами увидите… А во-вторых, лично с вами. Ваша связь с плывуном ослабла, это видно по графикам. К тому же этот юноша… Август. Он тоже воздействует. Вам бы как-то договориться.

– Что же вы раньше не сказали! – рассердился Пирошников.

– Я думал, он вам неприятен.

– Какое это имеет значение для дела! Мы проваливаемся в дыру, тут уж не до выяснения отношений!.. Вот что. Я попрошу вас в ближайшее время провести монтаж вашего оборудования на всех этажах.

Выяснилось, что Пирошников имеет в виду петли гравитации и звуковую трансляцию. Аспирант сказал, что сеть громкой трансляции уже стоит, она входит в систему противопожарной сигнализации, а вот оптоволокно нужно заказывать.

– И встанет это в копеечку, – сказал он.

– Попросите Джабраила, – посоветовал Пирошников.

– А что я ему скажу?

Пирошникову показалось, что аспирант почему-то не хочет прокладывать оптоволокно. Он задумался.

– Мне нужно такое количество, чтобы мы могли управлять тяготением во всем здании, – наконец сказал он.

Аспирант отвел глаза, тяжело вздохнул.

– Что-то не так? – спросил Пирошников.

– Да. Мы уже не можем управлять тяготением во всем здании… И нигде не можем.

– Почему?

– Я не знаю. Эффект перестал наблюдаться. То ли из-за плывуна, то ли, простите, из-за вас.

– Это связано с моей травмой? – указал Пирошников на гипсовую повязку.

– Понятия не имею.

– Жаль, – сказал Прирошников. – У меня были планы.

Он действительно планировал показать невесомость Серафиме и Юльке, предвкушал их удивление и радость и даже намеревался создать маленькую зону, свободную от тяготения, в одной из комнат пятого этажа, где можно было бы всей семьей плавать в невесомости.

Ему не хотелось думать, что естественным образом, от старости, отмерла еще одна его физическая способность, как способность быстро бегать, скажем, или прыгать. Хотя способность взаимодействия с Плывуном вряд ли была физической. Но отмирание умственных или духовных способностей было еще обиднее. Это означало маразм и деградацию личности.

А тут еще и какие-то неприятности с «перезагрузкой» дома, как выразился аспирант.

Он не стал тревожить расспросами Серафиму, а решил дождаться, когда снимут гипс, чтобы лично проинспектировать дом. А пока научил Юльку играть в буриме, и они упражнялись в четверостишиях часами.

Заодно Пирошников осторожно проверял себя, насколько быстро он находит рифмы и сочиняет экспромты. Раньше ему это удавалось неплохо.

– Берем такие рифмы: «будка – малютка» и «день – плетень», – выписывал он слова на лист бумаги.

У Юльки загорались глаза, она склонялась над листком и через минуту читала:

– Неплохо, – хвалил Пирошников и уже сам пытался сочинить стишок на заданные Юлькой пары «крокодил – находил» и «каша – Маша». Немного помучившись, он выдавал:

– Нет-нет! – кричала Юлька. – Нужно так:

Вечером они предъявляли Серафиме ворох исписанной бумаги и, смеясь, перечитывали стишки.

Иногда среди этих беспечных занятий острой иглой колола мысль: «Что я делаю! У меня нет времени на эту ерунду. У меня дом тонет и жизнь кончается!»

И он продолжал подбирать рифмы.