– Здравствуй, Александр.
Настоящее имя Кербера впервые прозвучало в этой комнате. Он поморщился.
– А ты уже не такая, как двадцать лет назад. Совсем не такая. Что тебе от меня надо?
Китаянка распрямилась:
– Я хочу уйти от триады.
– Уйти ко мне? – Кербер взял свою трость, которая была прислонена к подлокотнику кресла, и, подцепив кончиком подол платья гостьи, медленно повел его вверх постепенно обнажая стройную ногу.
Женщина гордо кивнула, не сдвинувшись с места, будто не замечая того, что он делает.
– А ты отдаешь себе отчет в том, что это приведет меня к открытой войне с триадой? – он довел трость до ажурной резинки ее чулка, и тут струящаяся ткань соскользнула, снова закрывая ноги.
– Да.
– Хорошо, – с какой-то удовлетворенностью сказал Кербер. – Если уж начинать войну, то пусть ее причиной будет женщина.
Только потом я узнал, что это была Золотой Лотос – хозяйка обоих борделей резервации.
Общий дом становился все более переполненным: он гудел, как растревоженный улей, и нельзя было ступить и шагу, чтобы не наткнуться на очередного боевика. Они все боялись и поэтому жались поближе к Фрэю. Тот никого не гнал, понимая, что всем вместе держаться гораздо безопаснее, но это не смогло остановить вереницу смертей, ни в нашей группировке, ни на западе. За один или два дня к нам пришло около десяти человек из бывшей банды Монаха. Несмотря на ропот среди своих, Фрэй их принял, верный собственному слову.
Я же больше не мог находиться в общем доме. Все эти люди с их эмоциями лишали меня сна. Да, за последние годы я гораздо лучше научился управлять с собственным даром, но их было слишком много. Они надавливали массой и, в конце концов, пробивали с таким трудом выстроенную защиту. Это сводило меня с ума, и за несколько дней я превратился в собственную тень. Из зеркала на меня смотрел измученный призрак, готовый раствориться всего лишь от одного неосторожного движения.
Находиться одному в резервации сейчас было опасно, поэтому у меня оставался всего лишь один выход: днем уйти на материк. Я не знал, как к этому отнесется Фрэй, до сих пор злящийся, что в последний раз я так глупо подставился трупом Бора, и поэтому спросил его очень осторожно, в любой момент ожидая вспышки негодования.
Прежде чем ответить, друг пригляделся ко мне с внимательностью, от которой не мог ускользнуть ни один тревожный признак внешности:
– Иди. Мог бы даже не спрашивать. Тем более что сегодня последний день, когда ты сможешь выйти за пределы резервации. В двенадцать ворота закроются очень надолго.
– Комендант получил разрешение?
Фрэй кивнул:
– Количество трупов уже превысило все возможные пределы.
– Надеюсь, ты знаешь что делаешь.
– На этот раз не имею ни малейшего понятия.
Мне особо некуда было пойти и нечего делать, хотя я понимал, что это вполне может стать моим последним днем вне резервации. Не факт, что ворота когда-нибудь откроются снова. Не факт, если даже они откроются, что будет кому из них выйти.
Оставалось только идти к букинисту. Хозяин обрадовался мне как родному, но при этом тут же стал собирать свои вещи:
– А что, Инк, может, мне открыть магазин и в резервации? – весело спросил он, протирая линзы тонких интеллигентных очков.
– Было бы неплохо.
Он явно не в курсе, хотя с утра все газеты пестрели заголовками "Закрытие особой зоны", "Резервации приходит конец?" или еще более апокалипсическими фразами.
Не прошло и пяти минут, как букинист хлопнул дверью, пообещав вернуться к восьми вечера. В моем распоряжении осталось уйма свободного пространства и времени, но изможденное тело требовало только одного: я растянулся на диване, закрыл глаза и практически моментально выпал из реальности.
Странное дело: мне не снятся обычные сны, мне снятся эмоции. А так как эмоции для меня частенько приобретают какую-то цветовую окраску, то бывает, что я вижу во сне некоторое подобие калейдоскопа. Редко что-то монохромное. Удивительно, но видения эти вполне осмысленны, иногда даже складывается история. Подозреваю, что обычный человек ничего не понял бы в этой круговерти. Иногда мне даже кажется, что и моя психика, и сама работа моего мозга устроены несколько иначе, чем у других людей. Вместе со способностью ощущать чужие эмоции я получил и несколько "неспособностей". Порой мне недоступна обычная логика – как будто какая-то рациональная часть моего существа так и осталась недостаточно развитой. Это становится особенно заметно рядом с Фрэем, рационализм которого развит сверх меры. Я не могу просчитать поступки людей, если не чувствую их эмоций – мозг настолько привык полагаться на свой дар, что, кажется, просто выкинул за ненадобностью какие-то связи. Наверно, есть и еще что-то, чего пока не удалось заметить. И похоже никому, кроме меня, все это не интересно, хотя в нормальном обществе я бы мог стать отличным лабораторным подопытным.
Сегодняшний сон был приятным: золотистым на цвет, медовым на вкус. Такое умиротворение и спокойствие мне редко приходилось чувствовать. Состояние было настолько новым, что, кажется, я даже начал беспокойно ворочаться во сне, с ужасом предвидя, как меня вот-вот вырвут из этого блаженнства. И действительно, кто-то сначала робко, а затем уже нетерпеливо начал трясти меня за плечо:
– Извините! Извините!!!
Я с трудом разлепил свинцовые веки, не сразу сообразив, что голос женский. Надо мной спускался каскад медовых локонов. Нежная кожа, маленькие пухлые губы, нетерпеливо складывающиеся в одну и ту же фразу:
– Извините, я бы хотела купить книгу.
Черт. Я провалился настолько, что не услышал дверного колокольчика. Меньше всего мне хотелось, чтобы подобное случилось именно при этой покупательнице. Исходившее от нее тепло, золотистый флер, запах… – все было непереносимым. Проснись, Белоснежка, съешь отравленное яблочко, оно ведь такое сочное и сладкое на вкус…
Я резко сел на диване, так что девушка даже отпрянула от неожиданности, затем вскочил на ноги, стараясь поскорее вырваться из теплой неги, такой непривычной, что тело подсознательно отторгало ее, как нечто чужеродное. Только за кассовым аппаратом ко мне более-менее вернулось спокойствие: я профессионально оперся руками на дубовую стойку и пришел в состояние полной готовности продемонстрировать чудеса высококлассного сервиса.
– Вы, наверно, очень устали, – сочувствующе сказала девушка, протягивая мне книгу, – простите, что разбудила.
Должно быть, и впрямь выгляжу паршиво. Краем глаза я поймал свое мутное отражение в стеклах шкафа напротив и промолчал. Хмуро пробил книгу, отсчитал сдачу, не ответил на слабую, ставшую неуверенной, улыбку и смог свободно выдохнуть, только когда дверной колокольчик жалобно возвестил об уходе покупательницы.
