И сейчас она все еще старалась не сознаваться себе в собственных мыслях и истинных намерениях. Только от себя не уйдешь: последние двадцать четыре часа привнесли в ее жизнь нечто совершенно новое. Она вызвалась приехать сюда и поработать вместе с другими добровольцами, когда поняла всю никчемность своей предыдущей жизни. Но здесь на смену прежнему разочарованию пришло иное, не менее горькое: какими благими ни были их намерения, добровольцы могли предложить обнищавшему населению здешних мест не помощь, а лишь видимость помощи. Слишком поздно они пришли, слишком скудными ресурсами располагали. Мизерные подачки в виде зерна, бессистемных прививок или ремонта церкви, — конечно, это лучше, чем ничего, но ни на йоту не приближало решения главной задачи. Усилиями одиночек разруху и одичание этих мест было не преодолеть.
Вторжение Гельварда в ее жизнь стало для Элизабет первым ярким событием со дня приезда. Ведя лошадь по пустоши к лесу, она наконец призналась себе, что ею движет не простое любопытство, а нечто большее. В базовом лагере каждый был одержим собой и своим воображаемым вкладом в науку; они обожали мыслить абстрактными категориями, рассуждать о групповой психологии, социальной приспособляемости и поведенческих стереотипах, а на ее более приземленный взгляд выглядели напыщенным болтунами. Не считая незадачливого Тони Чеппела, она не встречала никого, кем стоило бы хоть на минуту увлечься, и это опять-таки было не то, на что она рассчитывала.
Гельвард был совсем из другого теста. Нет, нет, она и теперь не произнесла бы этого вслух, и все же, по совести говоря, ехала как на свидание.
Элизабет без труда разыскала то самое место на берегу и позволила лошади напиться. Потом привязала ее в тени, а сама уселась у воды и стала ждать. Усилием воли отогнав новый вихрь догадок, вопросов, предчувствий, она сосредоточилась на чисто физических ощущениях солнечного тепла и покоя и, откинувшись навзничь, закрыла глаза. Вода журчала по каменистому ложу, мягко шуршал ветерок в вершинах деревьев, звенели какие-то мошки, пахло сухой листвой, прогретой почвой и просто жарой…
Прошел час, если не больше. Лошадь на опушке каждые несколько секунд взмахивала хвостом, отгоняя назойливых мух. Но вот она забеспокоилась, тихо заржала, и ей из-за реки отозвалась другая лошадь. Элизабет очнулась: на противоположном берегу стоял Гельвард.
Он приветственно поднял руку, она помахала ему в ответ. Он тут же спешился и быстро подошел к самому краю воды. Элизабет улыбнулась про себя: он был явно в приподнятом настроении и начал валять дурака, норовя развеселит ее. Наклонился, попытался встать на руки — с третьей попытки ему это удалось, но ненадолго, он потерял равновесие и, вскрикнув, рухнул в воду.
Элизабет вскочила и бросилась к нему вброд.
— Вы не ушиблись?
Он усмехнулся.
— А ведь в детстве у меня получалось…
— У меня тоже.
Он поднялся на ноги, глядя с унылым видом на свою промокшую одежду.
— Ничего, скоро высохнет, сказала она.
— Пойду приведу лошадь.
Они вместе перебрались на «свой» берег, и Гельвард привязал коня рядом с лошадью Элизабет. Женщина села, он опустился рядом, вытянув ноги и подставив мокрые брюки солнцу. Лошади стояли бок о бок, в разные стороны головами, и вежливо отгоняли мух друг от друга.
У Элизабет накопилась тысяча вопросов — но она не задала ни одного. Она упивалась неизвестностью и не хотела разрушить тайну прозаическим объяснением. Самым вероятным, конечно же, было то, что Гельвард — один из сотрудников какого-то более отдаленного лагеря и что со скуки он затеял разыграть с ней замысловатую и не слишком остроумную шутку. Но даже если это так, она не осуждала шутника: его присутствие само по себе служило ей наградой, она слишком долго сдерживалась, чтобы не радоваться пробуждению от повседневной дремоты независимо от руководившим Гельвардом мотивов.
Единственной заведомо интересной для него темой разговора были рисунки, и Элизабет попросила показать их снова. Они поговорили о рисовании, он охотно комментировал то, что показывал, а она не преминула заметить, что рисунки, все без исключения, выполнены на обороте старинной компьютерной ленты. И вдруг он выпалил:
— А я чуть было не решил, что вы тоже из мартышек.
И опять в его речи явственно проступил тот же странный акцент.
— Из кого, из кого?
— Из мартышек. Так мы называем туземцев, которые здесь живут. Но они не говорят по-английски.
— Ну, положим, кое-кто говорит, хоть и не слишком грамотно. Те, кого мы научили.
— Мы? Кто это «мы»?
— Я работаю не одна.
— Разве вы не городская? — спросил он и неожиданно отвернулся.
Элизабет ощутила смутную тревогу: накануне он точно так же отворачивался и беспокоился, прежде чем внезапно встать и уехать. Ей вовсе не хотелось, чтобы он уезжал, — только не сейчас, еще не время…
— Вы же знаете, что нет.
— Знаю, что вы не из нашего Города. Но кто вы?
— Я же говорила вам, как меня зовут.
— Но откуда вы взялись здесь?
— Из Англии. Приехала два месяца назад.
— Из Англии? Но ведь Англия на Земле?
Он смотрел на Элизабет во все глаза, совершенно забыв про рисунки. Она рассмеялась нервным смехом — он опять вел себя как-то странно.
— До сих пор была на Земле, — ответила она, пытаясь обратить дело в шутку. — По крайней мере, пока я оттуда не уехала.
— Мой бог! Значит…
— Что — значит?
Он резко встал и опять отвернулся. Шагнул прочь, потом передумал и уставился на нее сверху вниз.
— Вы с Земли?
— А откуда же еще?
— Вы с Земли… С Планеты Земля?
— Конечно. Я вас не понимаю.
— Вы ищете нас, — заявил он.
— Нет. А впрочем… что вы имеете в виду?
— Вы нас нашли!
Она вскочила и метнулась в сторону от Гельварда. Но добежав до лошадей, все же задержалась. Его странности на глазах перерастали в помешательство, и она понимала, что оставаться с ним небезопасно. И все же — как он поступит?
— Элизабет, не уезжайте!
— Лиз, — поправила она.
— Лиз, вы понимаете, кто я? Я из Города Земля. Вы должны знать про нас!
— Но я не знаю.
— Вы не слышали о нас?
— Нет, не слышала.
— Мы провели здесь тысячи миль. Много-много лет. Без малого два столетия.
— А где ваш город сейчас?
— Там, — он показал на северо-восток. — Миль двадцать пять к югу.
Слова противоречили жесту, но она решила, что Гельвард от волнения перепутал стороны света.
— Можно мне взглянуть на него?
