Ульяна Соболева - Позови меня…

Но сотни тысяч живых, теплых смертных с десятками, с сотнями эмоций… Не желающие умирать. Более того, не представляющие, что у их Смерти до омерзения уродливый облик… Пожирать не только их плоть, но и голые чувства…

И поэтому император вскидывает голову, отпуская меня и посылая мысленный приказ своему распорядителю, чтобы уже через несколько минут приветствовать кровавой улыбкой визжащих от страха детей, которых привели двое его стражей.

— Всегда предпочитал детей, Нейл. У них изумительный вкус. — Указательный палец с длинным когтем прошелся по щеке побледневшей девочки, вспарывая тонкую кожу. — Они не играют в покорность, они не пытаются скрыть свои эмоции. Аромат невинности, — шумно втянул в себя запах девочки, другой рукой подтолкнув ко мне мальчика лет десяти, — он не сравним ни с чем другим, племянник. Для тебя только самое лучшее, Нейл.

Уже после трапезы, брезгливо вытирая кровь с пальцев салфеткой, Алерикс тонко намекнул, что желает присутствовать на допросе Лии.

Она пролежала в обморочном сне более суток. Именно во сне. Кошмарном и беспокойном. Я точно знал, что она видит, и не только потому, что она металась по кровати, всхлипывая и крича. Я сам посылал ей воспоминания о прошедшем вечере во дворце императора. Мне нужен был ее страх. Мне нужно было, чтобы она не просто боялась, чтобы она дрожала от ужаса при нашей следующей с ним встрече. Лия Милантэ до сих пор оставалась в памяти Алерикса могущественным проводником, дерзкой и гордой женщиной, которая бросила вызов ему самому и остальным сильным мира сего. Те, кто когда-либо пытался сломать систему, особенно почитаемы после своей смерти. Такими они остаются навсегда в памяти поколений. Самый лучший способ искоренить идею революции — не убить революционеров, а показать крайнюю степень их унижения и страха за свои жизни.

И теперь я хотел, чтобы Лию Милантэ, которую помнил император, заменила собой обыкновенная смертная женщина, которая будет испытывать животный ужас перед ним и ему подобными. Потому что для нее этот мир, ее мир, совершенно новый, незнакомый, а потому и чужой.

Моя девочка всегда была слишком гордой, чтобы бояться открыто, и потому представляла небольшую, но все же угрозу, открыто не признавая режим и исключительность Деусов. Что испытывали все смертные, находясь в одном помещении с нами? Страх, боязнь, ужас, свою ничтожность. Что испытывала прежняя Лия Милантэ? Враждебность! Враждебность, мать ее, с примесью страха.

Понимал ли я, что только усложняю себе задачу, когда отвез ее во дворец? Более чем. И пусть с Лией я давно перестал играть в любые игры, это был абсолютно необходимый акт в нашей пьесе.

Очередной ее крик, и слезы из-под прикрытых век.

— Тшшшш… малыш…

И я ложусь рядом, чтобы обнять ее и успокоить, улыбнуться, когда она неосознанно утыкается в мою грудь лицом и тихо шепчет мое имя. Она все еще спит, но словно чувствует именно мое присутствие. И это после того, что сама видела совсем недавно. Мы никогда не бываем более уязвимыми, чем в те моменты, когда даем нашим слабостям имена.

Закрываю глаза, растворяясь в запахе ее волос, в дыхании, посылая ей совершенно другие образы. В очередной раз делясь с ней теми воспоминаниями, что сжигали меня заживо на протяжении столетий.

«…Ее улыбка… Разве есть что-то более прекрасное? Более живое, чем ее смех? А когда она улыбается вот так, сквозь слезы, я чувствую, как странное тепло разливается в груди.

— Почему ты плачешь, Лия?

Еще одна несмелая улыбка, и она скрывает свое лицо у меня на груди.

— Я испугалась…

— Чего ты испугалась? Я же всегда рядом. Тебе стоит только позвать.

— Я испугалась за тебя, Нейл…

— И поэтому плакала?

— Да… — тихое, на выдохе.

Рассмеялся, прижав ее к себе.

— Глупая… Я же бессмертный. Я не хочу твоих слез.

Она вскидывает голову, ее взгляд такой серьезный. И чистые ручейки прозрачных слез.

— А я плачу не о твоей смерти, Нейл. А о твоей жизни…»

Это осознание, что она единственная в этом проклятом мире, кто может искренне заплакать обо мне. Не от страха, даже не от наслаждения, а обо мне. Кому больно за меня, для меня. Кто боится не меня, а за меня. Да, наивно, но осознание этого рвет мозг на клочки. Когда-то я спросил у нее, что значит любовь. Она показала мне. Она меня заразила и отравила ею, пустила мне под кожу это дикое чувство, и оно разрасталось, как опухоль, отвоевывая участок за участком, опутывая, пронизывая, пробивая и продираясь сквозь все ледяные стены векового равнодушия и полного безразличия. Она раскрашивала меня. Изнутри. Там, где было только черное и красное, появились иные цвета… их стало так много, что они ослепляли меня, они ломали мое восприятие. Без насилия, без давления… Непроизвольно. Отражением в ее глазах, нежностью в глубине ее сознания. Любовью. Меня никогда никто не любил. Я не знал, что это такое. Я не знал, насколько это, бл***, вкусно и какой бешеной необходимостью это может стать — желание быть любимым ею. Это не сравнить даже с голодом и ломкой от него.

Нежность. Как можно тосковать по нежности? А я тосковал. По искренней нежности. По ее нежности. А как можно тосковать по нежности той, кого хочется трахать самыми грязными и жестокими способами?

Ты вернулась ко мне, Лия Милантэ, и вместе с тобой ко мне вернулось недоумение. И дикая боязнь потерять тебя снова. Как тогда, много лет назад. Когда оставил одну в том чертовом мире и ушел. Ушел. Оставил тебя там, понимая, что ты можешь умереть. Потому что меня не должны были увидеть. Потому что слишком многое стояло на кону. Моя жизнь. И ведь это нормально, когда проводники не возвращаются с задания. Поэтому мы охотно создаем вас пачками. Это мои мысли на тот момент, малыш. Те мысли, которые показались слишком ничтожными, когда я вдруг понял, что должен вернуться за тобой. Когда почувствовал, как щупальца страха полностью окутали тело, меняя сознание, заставляя кричать на помощников, чтобы вернули меня обратно. Довести до слез Клэр, заставив ее упасть на колени от жуткой боли только за то, что тянула время. За то, что я мог не успеть и мне пришлось бы лично активировать твой чип на ликвидацию. Ты знаешь, Лия, а ведь именно тогда я понял, что такое счастье. Насколько оно хрупкое. Кажется, только дотронься, и оно разобьется вдребезги, оставшись лишь осколками воспоминаний в памяти. Тогда же и узнал, что счастье имеет твой запах и носит твое имя, у него твой цвет глаз и твой смех. В то мгновение я понял, что люблю даже его слезы, когда они катятся по твоим щекам.

Тогда, когда увидел твою жизнь. Она ускользала из пальцев, но мне удалось поймать сучку за тонкий, еле заметный шлейф и вернуть тебе ее со вздохом. НЕ ОТДАМ ЕЕ. Три слова, вспыхнувшие в мозгу кроваво-красным. И твердое решение переступить за грань. В другой мир. В НАШ мир.