стихотворений, открывающих раздел "Из Ариэля в Иерусалим".
Здесь жили первые евреи.
В шатрах. Задолго до стропил.
Здесь солнце ближе и мощнее,
А кровь и море - солонее.
Для этих мест нас Бог лепил!
Всё-таки Бог лепил! А ведь в другом месте СП называла себя басурманкой - в отличие от своих деда и сына, которые узрели Бога (см. выше).
И цикл "Корни" - очень еврейские стихи, посвящённые сыну. Вспоминаются автору и дед Мойше, и отец, и мама, и ... речка Буг. Об этой речке СП говорит так, как может только она: "Текла в еврейской части света".
И такое же еврейское - стихотворение "Как моя мама молилась", в котором даже две строки на идише (русскими буквами, разумеется). Произносит их бабка Доба - от этого имени, должно быть, произошла фамилия Добин. (Человека с этой фамилией - Ефима Добина, известного в своё время критика, литературоведа (в частности ахматоведа) и киноведа - я близко знал в Ленинграде. В Израиле часто публиковал свои стихи другой Добин - Владимир. К сожалению, оба давно нас покинули.)
... Вы помните слово "гнев" из стихотворения "Когда становилось мне плохо..." и эти строки в нём: "...времени облик угрюмый/ От гнева светлел и любви" (см. выше)? Лирик до мозга костей, СП писала в Израиле и так называемые (автором названные!) "прокламации". Сколько всего их было, не знаю, не спросил у поэта. Но две опубликованы: не только в последней, но и в предпоследней книге ("Ариэль"). Вот строки из этого диптиха:
Этим раем земным мы (евреи. - М.К.) владеем по праву.
........................................................................
Целый мир ненавидит - это избранность тоже.
Отступать мы не можем.
И да Бог нам поможет.
......................................................................
Что будет с ослиным процессом?
С придурочной слабиною?
Что будет с еврейским вопросом,
с холмами и синью от Бога?
Кажется, здесь гнев уже не светлеет...
В рассматриваемом разделе есть два лирических шедевра. Первый - "Просыпаюсь от щебета. Древа рассветного чудо..." (посвящён Зинаиде Палвановой, тоже сильному поэту; слава Богу, она жива и в отличной творческой форме). Стихотворение содержательно очень глубокое и интонационно весьма оптимистичное. Как нередко бывает у СП, оно лаконично и афористично. Приведу несколько строк из этого стихотворения:
Отучиться сердиться. И заболевать от обиды.
Что такое обиды для сердца, видавшего виды?
...............................................................................
Просыпаюсь - и щебет! Зовёт ариэльская птаха:
- Поскорее расправь свои длинные крылья для взмаха!
А второй текст завершает раздел "Из Ариэля в Иерусалим". Его запев связан с Цветаевой: "Ты помнишь у Марины куст?.." Кроме того, в нём опять появляются еврейские реалии и имена: пылающая синагога в Юзефполе, в которой заживо сгорел дядя автора - Исрул. Вот его (стихотворения) концовочный катрен:
Как будто Буг переплыла, гонима и влекома.
Поставила на бережке и лодку, и весло.
Я просыпаюсь поутру впервые в жизни дома.
Я не вдали, а здесь умру. Мне с этим повезло.
Здесь - конечно, в Израиле, в своём любимом Ариэле, которому она даже посвятила гимн. Так и вышло: она умерла в Ариэле, в котором прожила около тридцати лет. Слава Богу, СП не пришлось, как Марине, возвращаться в Россию, где спустя два года та в тяжёлой депрессии покончила с собой.
10
Как видим, все стихи СП (даже гневные) - о любви. О любви к детству, к еврейской среде, где оно прошло, к природе (сперва русской, потом израильской), к еврейской стране, которую она с первого дня приняла как родную.
Поэзию Александра Блока специалисты подразделяли на периоды, которым соответствовали его книги стихов. К примеру, первая была певческой и мистической, а во второй "небесный ангел" спустился на грешную землю и увидел творящиеся здесь безобразия и несправедливости. Поэзию СП распределить по периодам подобным образом не удастся. Недаром она самые для неё важные (так сказать, заветные) стихотворения и циклы переносила из книги книгу, тем самым подтверждая их близкое родство. Исходя из этого, я и постарался анализировать её поэтическое творчество, вместившееся всего в четыре сравнительно небольших по объёму книги, но эта "квадрига" тяжелей и художественно состоятельнее, чем сотни книг и многотомных собраний сочинений многих русских советских стихотворцев.
Павел Амнуэль
"Поэзия и Истина суть одно..."
Знаете ли вы, кто первым предположил, что в атомах заключена огромная энергия, и, если ее "освободить", произойдет взрыв немыслимой мощности? Ожидаемый ответ: о возможности высвобождения атомной энергии физики заговорили в 1939 году после того, как было открыта возможность деления ядер урана.
Однако еще в 1908 году русский писатель Александр Богданов опубликовал роман "Красная звезда", где описал космический корабль марсиан "этеронеф", двигатели которого использовали энергию атомов. А Герберт Уэллс в 1913 году опубликовал роман "Освобожденный мир", где впервые описал будущую атомную войну.
Но это - художественная литература, фантастика. Богданов и Уэллс все правильно описали, так все потом и произошло, даже год запуска первой атомной электростанции Уэллс назвал: 1954. Тем не менее, вовсе не Богданов и Уэллс считаются открывателями атомной энергии, а ученые, которые с этой энергией начали работать.
Наверно, это правильно. И, наверно, правильно считают, что на простой, казалось бы, вопрос "Почему ночью небо темное?" ученые ответили только в начале ХХ века. Хотя на самом деле точный и правильный ответ дал не ученый, а поэт и писатель Эдгар Аллан По, опубликовавший в 1848 году поэму в прозе "Эврика".
***
Однако по порядку. Вопрос: почему ночью темно? Казалось бы, что тут непонятного. Днем светит солнце - потому и светло. Ночью солнца нет, только звезды да луна - потому и темно. На самом деле здесь кроется удивительная загадка, над которой ломали головы лучшие мыслители прошлого.
Ученые тех времен были людьми верующими. Верили, что мироздание сотворил Бог, и Вселенная, созданная им, - бесконечна. Идея бесконечности Вселенной породила "парадокс ночного неба". Его еще называют "фотометрическим парадоксом" и парадоксом Ольберса - в честь астронома Генриха Вильгельма Ольберса (1758 - 1840), который привлек к этому парадоксу всеобщее внимание.
Гораздо раньше Ольберса над "проблемой ночного неба" задумывались Иоганн
