— Да уж, — сказала она. — Это песня не очень подходит для свадьбы…
Я слышал, что ее дыхание становится поверхностным, и стремился сохранить мужество, продолжая говорить с ней и всячески поддерживать, но не мог. Ее уносило куда-то далеко от меня, и я чувствовал себя одиноким, как никогда.
Вытерев нос рукавом, я приподнял подбородок Кортни, чтобы видеть ее глаза:
— Кортни, у тебя что-нибудь болит?
— Я в порядке.
Она лгала, я видел это по ее лицу.
— Кортни, скажи мне правду.
Ее глаза наполнились слезами, и в итоге она кивнула.
— Да, болит… везде. И больнее всего цепляться за жизнь. Словно я вишу на скале, и мои пальцы начинают соскальзывать.
Так вот почему в тот раз Кортни продержалась на два часа больше. Она ждала меня и отца. Надеялась, что хотя бы один из нас придет. Я обнял ее еще крепче, и слезы ручьем полились у меня из глаз.
— Прости меня. На твоем месте должен быть я. Должен был.
— Нет, Джексон, не говори так никогда! — Ее голос звучал сейчас гораздо тверже, чем раньше.
Задыхаясь от слез, я втянул в себя воздух и заставил себя прекратить плакать:
— Все в порядке, Кортни. Теперь спи. Все хорошо, скоро все пройдет.
— Спасибо, — прошептала она.
Мне казалось, что я вижу это как наяву: белые костяшки пальцев, цепляющихся за скалу, а потом вдруг она разжимает их и… Резкое облегчение, чувство свободного падения, и тело становится легким как воздух. И боль отступает.
Я пригладил рукой ее волосы и, тихо плача, наблюдал, как ее грудь вздымалась все реже, а потом… замерла.
Монитор загудел, и я услышал топот ног по плиточному полу в коридоре. В последний раз прошептав «прощай», я закрыл глаза и вспомнил о Холли, которая в одиночестве лежала на полу своей комнаты в общежитии и истекала кровью. Вот то место, где мне надлежит сейчас быть.
Я уже сконцентрировался на прыжке, как вдруг услышал громкий и недоуменный возглас доктора Мелвина:
— Джексон?
Оказавшись в две тысячи седьмом году, я даже не открыл глаз. Ощущение раздвоенности исчезло, и шеф Маршалл больше не держал меня за горло. Мне казалось, что рядом никого нет, но они, несомненно, были где-то поблизости, готовые действовать. Отец сказал что-то, но в тот момент я уже думал о тридцатом октября две тысячи девятого года. Еще одна попытка сделать полный прыжок. Пожалуйста, пусть в этот раз у меня все получится.
Кто-то плеснул мне в лицо ледяной водой. Я чихнул и закашлялся, почувствовав во рту вкус хлорки. После визита к Кортни меня знобило, но здесь воздух был настолько вязкий и влажный, что я тут же согрелся.
Во время прыжка у меня не было ощущения раздвоенности, значит, все-таки получилось. Вот только, что это за день? Для тридцатого октября сейчас слишком жарко.
— Может быть, он пьян, — произнес детский голос.
— Нет, я знаю точно — это свиной грипп, — ответили ему.
Я разлепил веки и чуть не ослеп на солнце. А шесть (или около того) пар маленьких глаз продолжали изучать меня.
— Почему на тебе зимняя одежда?
Вытянув указательный палец, я шутливо прицелился в детей, и они отпрыгнули в сторону.
— Ой, нет!!!
— Джексон, с тобой все в порядке? — спросила маленькая девочка.
Я встал со стула и чуть не свалился в бассейн, который оказался у меня за спиной.
— Гм… какой сейчас год?
Малыши захихикали, а потом один из них произнес:
— Две тысячи девятый. Ничего себе, он точно напился!
Две тысячи девятый. У меня наконец-то получилось вернуться. Хочется верить, это та самая ветвь времени, которую я когда-то покинул.
— Нет, Хантер, никто не напился, — произнес знакомый голос позади меня.
Я резко развернулся и, оказавшись лицом к лицу с Холли, схватил ее за плечи:
— Какой сейчас год?
Наморщив лоб, она оглядела меня с головы до ног:
— Что это на тебе? Когда ты успел переодеться?
— Не знаю, — медленно ответил я.
Я по-прежнему был в толстом свитере и во вчерашних брюках, которые надел перед вечеринкой у отца в две тысячи седьмом году, и чувствовал, что у меня начинает потеть спина. Сейчас, наверное, около тридцати градусов тепла или даже больше. Следом за Холли подошел Адам с выпученными глазами.
— Вот это да!
— Адам, как я рад тебя видеть! Какой это год? Как долго мы с тобой знакомы?
Холли рассмеялась, и я услышал немного нервные нотки в ее голосе:
— С ним все в порядке?
— Гм… скорее всего, он перегрелся. — Адам схватил меня за руку. — Пойдем, я отведу тебя в тень. Сейчас август две тысячи девятого, и ты знаешь меня с… марта.
Отлично, это нужная мне ветвь времени. И он не помнит, что мы общались в две тысячи седьмом. С годом я тоже не ошибся, только с датой вышла небольшая промашка. Но если все прошло так же, как во время моего прыжка в две тысячи седьмой год, тот, другой Джексон, который моложе меня, должен был исчезнуть. И это означает, что у меня может быть немного времени, чтобы кое-что исправить. Или даже предотвратить — а это гораздо важнее.
Я последовал за Адамом, который шел от бассейна к дереву. Опустившись на траву, я лег на спину и уставился на раскачивающиеся ветви. Холли встала на колени рядом со мной и приложила ладонь к моему лбу:
— Хочешь воды?
Я схватил Адама за рубашку:
— Я не совсем уверен, что здесь моя… ну, ты понимаешь, основная база.
У него перехватило дыхание:
— Но ты потеешь… значит, тебе жарко. Судя по всему, это…
— Я знаю.
— Нужно позвать на помощь, — испуганно сказала Холли.
— Нет! Это из-за тех… витаминов. Я намешал туда трав, которые растут в теплице, и Джексон вызвался протестировать их. Я думаю, у него галлюцинации.
— Причем очень продолжительные. Несколько недель и даже дольше, — сказал я.
— Черт возьми, — еле слышно пробормотал Адам.
Холли сильно толкнула его:
— Ты в своем уме? Нельзя вот так просто что-то приготовить и кормить этим людей! А если бы ты отравил его?
Адам поставил меня на ноги.
— Думаю, с ним все будет в порядке. Все ингредиенты там натуральные. Но, может быть, на всякий случай съездим в больницу?
Он тянул меня все дальше от Холли, но мысль о том, что я не буду ее видеть, казалась мне невыносимой.
— Постой! Мне нужно только…
— Тебе нужно немедленно пойти со мной! — сказал Адам.
Я оттолкнул его и упал на колени рядом с Холли, которая по-прежнему сидела на траве. Я обнял ее и крепко сжал руки.
— Я так по тебе скучал!
— Адам, в самом деле, что ты с ним сделал? Он явно не в себе.
