Но вот экран просветлел. Из глубины его выдвинулась фигура человека, сидящего в кресле. Корпус его был откинут назад, на спинку кресла, голова опущена на грудь — казалось, человек спал. Когда фигура приблизилась, заполнив экран, стало видно, что человек одет в военную форму офицера.
— Военный прокурор, — сказал голос, рассуждавший об ошибках дикторов.
— В чине капитана, — дополнил кто-то.
Человек, сидевший в кресле, медленно поднимал голову. Под козырьком фуражки забелела повязка, туго стягивавшая лоб: Осунувшееся, как у тяжелобольного, лицо, тоненькие усики, острый с горбинкой нос, черные брови над глубоко запавшими глазами.
— Браун! — пронеслись изумленные голоса. Фромм дернулся, хотел встать, но снова опустился в кресло, втянув голову в плечи. Наступила напряженная тишина.
— Да, я капитан Браун, — с трудом двигая губами, тихо, но внятно произнес человек на экране. — Браун, убитый два дня назад…
Люди в зале окаменели. И было от чего. Капитан Браун, который, как всем известно, был убит и похоронен, — этот Браун сидел перед ними и говорил.
Даже Фромм, бесстрашный герой в воздухе и на земле, прославленный военными историками и писателями, был в необыкновенной растерянности, он сидел, бледный, и дрожал, как новобранец перед первым боем.
Епископ и Рабелиус, вероятно, поразились бы меньше, если бы сам папа сказал, что он чтит только дьявола.
Как ни странно, среди сидевших в зале только женщины не растерялись. В жуткой тишине мрачного зала раздался первый тонкий голосок:
— Выходит, он жив! Зачем же панихида?..
Среди молчаливой растерянности прозвучал еще один мужественный голосок:
— Он сильно изменился… Боже мой, как, вероятно, тяжело Юв Мэй.
— Это провокация! — крикнул Гарвин. — Выключить!..
Но старый седенький генерал, считавшийся в штабе человеком недалеким, потому что иногда возражал самому Фромму, остановил полковника рассудительным доводом:
— Мы должны слышать, пусть это и провокация…
Фромм сделал рукой слабый жест, адъютант выбежал из зала.
Браун рассказывал. Губы его едва шевелились: на сидящих перед телевизором был устремлен взгляд его немигающих глаз, полный боли, горечи и осуждения.
— Я расскажу, как это произошло. Я остановил машину у цветочного магазина «Лотос»…
Убийство возле цветочного магазина было известно со всеми подробностями из газет.
— Провокация, подделка! — возмущался Гарвин.
Фромм сидел неподвижно. К нему подошел адъютант и, наклонившись, сообщил, что телефон директора телецентра не отвечает. Главный маршал резко бросил что-то в ответ, и адъютант снова выбежал из зала.
Браун рассказывал. Вероятно, он говорил очень тихо, но слова вылетали из телевизора необыкновенно мощные и тяжестью давили на сидящих в зале.
— …Меня намеревались убить при испытательном взрыве на полигоне. Там наверняка должны были погибнуть пятнадцать заключенных. Меня назначили наблюдателем. Но оружие этого рода смертельно поразило бы и меня, и взвод наших солдат, специально отобранных для охраны лагеря смертников.
Я отказался выполнить такой приказ. И потому должен был подать рапорт об увольнении из армии. Но меня не уволили, боялись, что я расскажу о задуманном убийстве, о подготовке войны. Убить меня, по их расчетам, значило не только скрыть преступление на полигоне, но и спровоцировать войну. Фромм отдал тайный приказ полковнику Гарвину, Гарвин за деньги нанял убийцу, бандита Кайзера.
Я был истинным христианином, и должен сказать…
Взбешенный Гарвин, заслонив собой экран, встал перед Фроммом:
— Господин главный маршал, как вы можете допускать такое зрелище?
Офицеры в глубине зала подняли шум, им хотелось дослушать Брауна до конца. Все сказанное им об убийстве слишком походило на правду, все знали о готовящемся взрыве на полигоне, и судьба каждого из них могла быть такой же.
Фромм чуть не выхватил пистолет, чтобы выстрелить в телевизор. Но разве это изменит что-нибудь? Разве один телевизор в городе? Сколько непоправимых ошибок — с Галактионовым, Брауном!.. Вот они, последствия того, что раньше штаб забывал о разведке внутри Атлантии! Нужно было не спускать глаз с Жильмаро, всех держать на подозрении!
Но как все это могло произойти? Фромм, кажется, не верил своим глазам. Неужели это Браун?
Главный маршал хотел было дать команду Гарвину выключить телевизор, но тут вмешался епископ:
— Господин главный маршал, Браун говорит, что он был истинным христианином и поступал согласно вере. Мне хочется выслушать его. И вы, и я — все мы ответственны перед богом, и никто не вправе лишить умирающего последнего слова.
Кое-как установилась тишина, и голос Брауна зазвучал отчетливо:
— Правительство должно знать, что Фромм действовал, не считаясь с его политикой, провозглашенной в мирных декларациях. Он говорил не однажды на совещаниях в штабе, об этом знают офицеры: «Я сначала сброшу атомную бомбу, а потом доложу правительству, что война началась».
Вы отдали свои судьбы в руки человека, в руки кучки людей, которые ненавидят жизнь и готовы убить миллионы людей. Как христианин, я считаю это величайшим преступлением.
Браун сделал паузу, склонился: видимо, он очень устал, каждое слово давалось ему с напряжением всех сил, какие остались в нем.
Он поднял голову, лицо его осветила тихая улыбка сожаления.
— Христианин! — повторил он, что-то вспоминая. — Да, я верил… Вы, наверное, уже забыли о девочке по имени Эрика Зильтон. Она покончила с собой, но была спасена профессором Галактионовым так же, как и я, только вторая моя жизнь будет очень и очень коротка… Этой Эрике Зильтон не было счастья и после воскресения. Она пришла на исповедь к аббату Рабелиусу, и тот, оставшись наедине с ней, требовал…
Кто-то поднялся в середине зала. Зашуршала черная шелковая сутана. Раскидывая полы ее, Рабелиус помчался огромным нетопырем к двери и исчез.
— Он сумасшедший! — показал рукой на телевизор епископ. — Разве вы не понимаете, что только потерявший остатки рассудка может говорить такое про святого человека!
И тотчас же погас свет экрана — Гарвин, подскочив, выключил телевизор.
Люстры не зажигались, офицеры расходились в темноте. Фромму не хотелось, чтобы видели его лицо. Он услышал голос старого генерала:
— Правильно сделали, полковник. Жаль, что всех телевизоров в городе не выключишь.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО УБИЛИ, ГОВОРИТ
Над городом горели рекламные огни, вычерчивая буквы: «В 11 часов будьте все у телевизоров!» Гуго шел по улице, весело посвистывая. Он знал, что будет в одиннадцать часов.
