Зачем я тогда мечтал излечить Хворь?
Наверное, скромничать перед смертью не стоит. Я стремился к этому не только для себя. Хотел, чтобы жили все. Чтобы люди больше не страдали. Надеялся, мы сможем начать сначала.
И создадим мир лучше, чем прежний.
А я сам? Разве не хотел жить? Хотел, конечно. Такова человеческая природа.
Нужно смириться. Принять, что я умру. Не увижу солнца, не почувствую вкуса еды, не буду ощущать, слышать, даже думать – ничего.
Когда умирал отец – еще до Хвори, и хорошо, что не от нее, – он боролся. Отец всегда был бойцом. Война для него так и не закончилась. Он бросил вызов немцам, а теперь бросал вызов смерти и капитулировать не собирался. В те последние дни весь его дзен улетучился. Причина не в папиной слабости – в его силе. Он любил жизнь, любил нас, а потому отказывался смириться.
Отец сопротивлялся и отражал нападки, как на ринге. Но в конце концов потерпел поражение. Я поцеловал папин холодный лоб и прошептал: «Тебе не нужно больше бороться». А себе пообещал: когда придет мое время, я уступлю. Меня не придется отдирать от жизни силой. И в бардо я шагну с ясным разумом.
Однако сейчас, когда проклятая болезнь проникает во все закоулочки моего тела, когда температура растет, я вдруг понимаю, что смириться не могу. И дело не в теплом прикосновении солнца, не во вкусе воздуха или волшебстве музыки.
Дело в тебе, Донна. Это из-за тебя я не хочу в переходное царство, воплю и сопротивляюсь.
Пространство между жизнью и смертью наполнено голосами и белым шумом, гудками и пиканьем, которые сменяют друг друга, точно радиостанции в приемнике.
* * *
Отплевываясь, я всплываю на поверхность, будто из-под воды, – назад к жизни. На меня с любопытством смотрит Умник.
Я вишу на кончике шприца, и Ум его из меня вытягивает. Я вернулся из бардо. Какое-то время перевариваю эту мысль и только потом спрашиваю:
– Что ты делаешь?
– Вколол тебе адреналин, – отвечает Умник.
Тогда понятно, почему по венам течет жидкий металл.
– Но как?..
– А, как я здесь оказался? – угадывает он. – Заключил договор.
Я сажусь – возбужденный, злой. Частично из-за лекарства, но не только.
– Что?!
– Я заключил договор со Стариком.
– Договор? Договор с этим… чудовищем?
– Да. Моя жизнь в обмен на мою помощь.
– Твоя жизнь? А наши?
– Этого я не смог, – отводит глаза Умник. – Если бы не ты, эксперименты ставить было бы не на ком. Нужны подопытные определенного возраста, у которых уровень стероид-связывающего белка уже начал падать. Так что… сам понимаешь.
– Нет, не понимаю! Ты вдруг решил работать на него?
– Не на него, – пожимает плечами Умник. – На нас. На нашу идею. Она больше, чем ты или я, разве нет? Неужели ты не согласился бы умереть ради спасения человечества?
– Не знаю, Ум. Если бы мне дали выбор, я бы лучше спас человечество, не умирая.
– Ну а мной вообще жертвовать нельзя, – заявляет он. – Видишь ли, я, похоже, решил проблему.
– Отлично. Давай тогда отсюда сматываться.
– Нет, Джефферсон. Нужны еще испытания. – Умник сурово смотрит на меня.
– Ты проводишь испытания на друзьях!
Я дергаюсь, пытаясь встать, – не выходит. Оказывается, меня приковали к стене.
– Все будет хорошо. Вот увидишь, – успокаивает он. – У меня получится.
Кого он убеждает? Похоже, себя.
– Не надо, пожалуйста. Помоги нам.
– Так я же помогаю. Всем нам помогаю.
– Ты такой из-за Пифии? – В отчаянии я бью в болевую точку.
Умник на секунду перестает возиться с оборудованием и замирает.
– Ее звали Чу Хуа, – тихо говорит он. – «Хризантема». Когда они переехали сюда, она стала представляться Дженни, потому что люди не утруждались запомнить ее настоящее имя. Но даже и так ее никто не звал.
Умник смотрит в никуда. Он сломлен, теперь это заметно.
– Умник… Эндрю, – обращаюсь я к нему по имени. – Не делай этого. Помоги нам. Помоги сбежать. Мы что-нибудь придумаем. Вместе. Не надо никому умирать.
Я-то уж точно больше не хочу в бардо. Несколько глотков воздуха, немного надежды – и мою решимость как ветром сдуло. К черту небытие.
– Ты не прав, – не соглашается Ум. – Люди должны умирать. Одни должны умереть, чтобы другие могли жить.
Он достает из пластикового мешочка очередной шприц. В том же мешке вместе с россыпью каких-то пузырьков лежит бесполезный радиоприемник Умника. Я вспоминаю услышанные в бардо голоса и звуки, но тут Ум склоняется надо мной со шприцем.
– Что это? – тяну я время.
– То, над чем я работаю. То есть мы работаем. Он был близок к успеху. Нужно только подобрать правильное соотношение гормонов. Они кое-что изменят в твоем организме. Ты станешь похож на Старика.
– На Старика?!
Я резко хватаю Умника за рубашку, отпрянуть он не успевает. Ум бьет меня ногой в живот и зовет подмогу.
Врываются островитяне.
* * *
Время течет мимо, качает меня на волнах то вверх, то вниз. Из коридора доносятся звуки: разговоры, тягучие хриплые голоса взрослых – наверное, из видеоигр, в которые круглосуточно режутся наши тюремщики. Иногда слышны кашель, удары, вскрики.
Я то проваливаюсь в темноту, то выныриваю из нее. Наконец ко мне постепенно возвращается ощущение собственного тела. Сначала начинают слушаться пальцы, затем руки. Еще через время я встаю. Жар прошел.
В окошко на двери заглядывает Умник; увидев, что я уже на ногах, он щурится. Моя адреналиновая злость вся перегорела, осталась лишь печаль.
Через пять минут Ум возвращается, с ним несколько островитян.
– Пойдешь спокойно? – спрашивает он.
– Куда?
– Тебя хочет видеть Старик.
Иду за Умником. Вокруг полумрак. В глазах туман и жжение. Уже знакомая невысокая блондинка открывает двери в лабораторию Старика. Он за столом, делает себе укол. Шлем от резинового костюма висит за спиной, напоминая полуотсеченную звериную голову. При виде меня Старик откладывает шприц, улыбается.
– Глазам не верю! – Он смотрит на Умника. – Эндрю, ты молодец. А мой окочурился. Как обычно.
– Вы двигались в правильном направлении, – отвечает Ум. – Просто нужен был свежий взгляд.
Старик вскакивает и обнимает Умника. Лицо у того делается счастливым. Никогда его таким не видел.
Умник поворачивает голову ко мне. Меня тут же, как по команде, хватает десяток островитянских рук, и Старик всаживает в мое тело очередную иглу.
– Не сопротивляйся, Джефферсон, – уговаривает Умник.
– Тебя не убивают, тебе дарят жизнь, – добавляет Старик.
На этот раз он не впрыскивает лекарство, а одну за другой наполняет пластиковые пробирки моей кровью. Силы постепенно покидают меня, я повисаю на руках островитян. Наконец иглу вытаскивают и дают мне рухнуть на пол.
