Опять все молчали, пряча глаза, и тут словно какой-то бес потянул Костю за язык.
– Я, между прочим, живу поблизости от описываемых в рассказе мест. Река эта течет и у нас, хотя называется немного иначе. Как встречали Красную армию литовцы и как они помогали ей бить фашистов, я знаю. Да и все это знают. Поэтому считаю идею рассказа лживой, притянутой за уши.
– Вы имеете что-то против дружбы советских народов? – болезненно удивился Топтыгин (можно было подумать, что Костя покушается на нечто незыблемое, типа гелиоцентрической системы мира или необходимости прививать оспу).
– Ничего подобного! Мы с автором как раз дружим. – Костя похлопал Бармалея по плечу. – Но только зачем искажать историческую правду? Думаю, в душе он со мной согласен.
– Правда общечеловеческая не всегда соответствует правде сиюминутной, узкоисторической, – всплеснул руками Топтыгин («Ну вы и загнули!» – прокомментировал это высказывание Балахонов). – Князь Игорь исторический и князь Игорь опоэтизированный – это совсем разные люди. Задача литературы не объяснять, а звать. Хочу, чтобы все присутствующие усвоили это… А рассказ нужный, особенно сейчас, когда кое-где опять зашевелились буржуазные националисты. Лично я рекомендую его к печати.
– Минутку внимания! – старик Разломов, сидевший чуть на отшибе, жестом показал, что просит слова. – Помнится мне, я этот рассказ уже где-то читал. Правда, под другим названием. Но, кстати, на русском языке. Было это лет эдак двадцать пять тому назад. Как бишь именовался тот журнал…
– «Стандартизация и метрология», – охотно подсказал Бармалей. – Январь шестидесятого года. – Сейчас я вам все объясню.
Оказывается, Бармалей очутился здесь потому, что, кроме него, фантастикой не баловался больше ни один литовский автор, а соответствующая разнарядка в местный Союз писателей поступила. Сам он ничего подобного давно не пишет, свой ранний рассказ считает откровенно слабым и публиковать его не собирается. И вообще он уже давно является полноправным членом Союза писателей, в доказательство чего было предъявлено соответствующее удостоверение, очень заинтересовавшее присутствующих. Многие из них хотели бы иметь такую книжечку.
Довольно щекотливый вопрос разрешился сам собой. Бармалею простили его маленькую мистификацию и обещали в будущем назначить директором Северо-Западного отделения ТОРФа, если необходимость в создании такового возникнет.
Следующий автор был сравнительно молод годами, лицо имел честное и целеустремленное, в пьяных оргиях замечен не был, зато обо всем судил прямо и откровенно. От него можно было ожидать чего-то свеженького, смелого, яркого.
Свой рассказ он читал стоя, возможно, из чувства уважения к аудитории. Уже после первого абзаца Костя насторожился. Точно так же повели себя и многие другие участники семинара. Они недоуменно переглядывались, пожимали плечами и даже вертели пальцами возле виска.
Причина эта состояла в том, что доселе автором представленного рассказа считался один довольно известный американский писатель-фантаст. Текст совпадал слово в слово, только англоязычные имена были заменены на славянские.
Едва только чтение закончилось, как ничего не подозревающий Топтыгин попросил автора немного рассказать о себе.
Биография его была безупречной – комсомолец, производственник, заочник Литературного института. Вырос на книгах Горького, Кочетова, Самозванцева, Савлова.
Топтыгин расцвел. Со своего места вскочил Чирьяков, видимо, признавший в молодом авторе своего соплеменника-кроманьонца.
– Я всегда говорил, что литературную смену нужно искать на фабриках, в колхозах, в геологических партиях, на рыбачьих сейнерах! Пора избавиться от гнилого снобизма! Я сам начинал весовщиком в райпотребсоюзе! Знание жизни, помноженное на талант, способно рождать такие шедевры… такие… – он запнулся, подыскивая подходящее словцо.
– Что-то вроде «Горшка стихий», – брякнул кто-то из задних рядов.
– А хотя бы! – Чирьяков сделал энергичный жест правой рукой, словно нанося нокаутирующий удар. – Мой роман переведен на восемнадцать языков! Им восхищались такие… такие люди! Впрочем, не будем отвлекаться… Спасибо автору за его прекрасный рассказ! Какая идея, какая образность, какой язык! Немедленно готовить к печати!
– Язык действительно неплохой, – загадочно улыбнулся Балахонов. – Шекли писать умеет. Да и переводчик постарался. Честно сказать, я с удовольствием послушал любимый рассказ моей юности.
– Что вы хотите сказать? – насторожился Топтыгин.
– Я хочу сказать, что это плагиат. Причем плагиат наглый. Содрано все подряд, от первой фразы до последней. Не знаю, на что надеялся автор, выдавая чужое произведение за свое.
– А вы не ошибаетесь? – Топтыгин явно не знал, что делать дальше.
– Нисколько. В этом легко убедиться. В библиотеке Дома литераторов, безусловно, есть произведения вышеназванного Шекли. Сравните тексты.
Зал разразился злорадным хохотом, свистом и улюлюканьем. Даже Верещалкин, лицо которого было опять скрыто черными очками, улыбался в бороду.
– Надеюсь, вы разъясните нам этот парадокс? – Топтыгин обратился к освистанному автору, все это время соблюдавшему завидное хладнокровие.
– Конечно, – тот обвел зал ясными, очень честными глазами. – Кто-нибудь из присутствующих имеет понятие о современном литературном процессе? Вижу, что никто… Придется разъяснить.
– Ну и наглец! – покачал головой Разломов.
Между тем автор, фамилия которого, кстати говоря, была Желтобрюхов, ничуть не тушуясь, стал излагать теорию современного литературного процесса применительно к научной фантастике. Очень ловко доказав, что благодаря развитию средств связи и росту культурного обмена литература во многом утратила свои национальные черты и приняла усредненный, космополитический характер, он от обобщений перешел к частностям.
Сближение идей и чаяний, переосмысление жизненных ценностей и даже сходство подсознательных реакций вполне могли привести к тому, что у разных писателей в разных полушариях планеты могли появиться сходные произведения. Теория вероятностей, кстати, это не отрицает. И вообще, кто такой этот Шекли? Никакого Шекли я не знаю! Рассказ написан десять лет назад, чему есть надежные свидетельства. Нужно еще разобраться, кто его у кого украл. Желтобрюхов у Шекли или Шекли у Желто-брюхова.
Ответом ему были едкие реплики и иронические аплодисменты. Чтобы замять неловкость, Топтыгин быстренько перешел к третьему номеру, а конкретно – к рассказу Кронштейна «Из записок космического разведчика».
Косте передали его собственную рукопись, покрытую красными карандашными пометками, словно тело сифилитика – язвами. За пять минут, которые ушли на чтение, он натерпелся страху больше, чем за самую опасную милицейскую операцию.
