— Я тоже не верю, — сказал Карди, потирая ушибленную ще ку. — Но с этим оружием шутки плохи — и не заметишь, как оно заденет. Хотя я читал где-то, что уже научились вылечивать от лучевой болезни. Есть специальные больницы. Там делают прививку костного мозга, здоровый мозг достают из бедренной крсти человека-донора. Но это обходится чертовски дорЬго. Лично у меня на это денег нет.
Денег не было и у сержанта, он спекулировал для полковни ка, и вот как все это обернулось… Снова Айгана охватила злоба, но уже не на Карди, который своими разъяснениями только растравил душу, а на бывшего своего командира, вообще на командование, устроившее тут смертельную ловушку.
— Я не хочу умирать, как подопытный кролик! — вырвалось у Айгана.
— И я не хочу, — тотчас подхватил Карди. — Пусть лучше судят меня — это честнее.
— И я не хочу.
— И я…
Солдаты повскакивали с мест, глаза их горели отчаянием. Айган испугался: похоже, что он подбил их на этот бунт — ведь он первый сказал: «Я не хочу умирать…» Растерявшись, он по привычке обратился к Карди:
— А что ты предложишь? Ты начал весь этот разговор… Но смотри, Карди, приказа мы не можем нарушить — за это расстрел.
— Мы не нарушим его, — твердо ответил Карди, он стоял в середине палатки, и все солдаты смотрели не на сержанта, а на него. Карди будто преобразился — раздался в плечах, стал выше ростом. — Я придумал одну штуку… — Карди повернулся к сержанту. — Нам приказано охранять заключенных, так?
— Да.
— И только. Что с ними будут делать, нам не сказано. Мы должны не выпускать их из-за колючей проволоки — и все. Остальное нас не касается. И мы выполним этот приказ до конца. Вы с этим согласны, сержант?
— Да.
— Вот как мы это сделаем…
Потом тысячи и тысячи людей явились свидетелями того, как это было сделано…
На рассвете лагерь снялся. Снялся вместе с колючей прово локой, заключенными и охраной. Заключенные шли колонной по трое в ряд, в кольце колючей проволоки, которую несли на своих плечах, придерживая руками, — в местах, где проволока прикасалась к телу, колючки ее были обмотаны обрывками одежды. По бокам колонны шли солдаты с автоматами наготове.
Они покинули лагерь в половине четвертого. В четыре дол жен был произойти взрыв. Но его не последовало. Никто из офицеров не приехал. Видимо, в штабе в замешательстве забыли о полигоне или отсрочили испытание нового оружия. Сержант хотел было повернуть колонну обратно на полигон, но солдаты не слушались его. Они боялись идти назад. Командование как-то само собой перешло к Карди. А заключенные признавали своим вожаком Августа Барке. Барке и Карди уже научились понимать друг друга по взглядам.
Колонна двинулась к автостраде.
Над голым каменным хребтом разгоралась заря. Отсвет ее розовел на скалах. Сверху по трещинам спускались в ущелья синие тени. Тени светлели в складках, и казалось, горы, обступившие полигон, смеялись с высоты. Даже лишенные растительности, сейчас они были красивы.
Но никто не обращал на это внимания. Колонна шла прочь от них, выбралась на автостраду. Темная лента дороги была влажной и скользкой. В редких кустарниках по бокам щебетали и цвинькали полевые птахи.
Колонну стали догонять первые автомашины, идущие в город. Люди выскакивали из них и с удивлением смотрели на плотную маленькую группу оборванных людей, опоясанных колючей проволокой, конвоируемую взводом автоматчиков.
Заключенные шли медленно и тихо пели. Они пели известную песню «На рассвете».
Запевал бородач, с длинными спутанными волосами, с упря мым взглядом красивых темных глаз. Одежда на нем была изодрана, окровавлена. Он шел впереди, колючая проволока, пересекая грудь, лежала от плеча до плеча, и хоть он ее и поддерживал руками, она все равно вонзалась в тело остриями звездочек. Это был Август Барке. В его низком сдержанном голосе звучала горечь человека, которому пока не дано во всю силу высказать то, что лежит на сердце. Да и в словах песни не было ни гнева, ни радости — такую не поют во весь голос.
…В четыре часа утра открывают камеру смертника, его ве дут по темному коридору на сырой утренний воздух, чтобы там накинуть на шею петлю или поставить спиной К каменной стене, и пустяковый комочек — пуля — легко пронзит его тело, ударится о камень и сползет тяжелой серой слезой.
На рассвете, на рассвете… — гудит припев.
Несчастный, лишенный радости жизни, забывается на корот кое время тяжелым сном, но лишь проснется — и горькие думы сразу охватывают его; не мил ему начинающийся день, нет ему счастья, а воздух чист и озвучен прохладой, и далеко слышен плач ребенка…
На рассвете, на рассвете…
Человек! Властелин ты мира или раб — все равно с каждым новым рассветом ты ближе к смерти. Одно солнце светит для всех, да неодинаково место под солнцем; кому много лучей, а кто всю жизнь в тени… Справедливо ли это? Подумай, но не вечером, а утром.
На рассвете, на рассвете…
Песня по-прежнему звучала тихо, с горьким раздумьем. Ког да она прерывалась, слышалось шарканье об асфальт множества подошв. Заключенные шли, высоко подняв головы. Позади, метрах в двухстах, шли любопытные — ближе не подпускали солдаты. Колючая проволока раздирала тело. Маленькие алые капли падали на асфальт и расплывались.
— Август, что будет? — порой тихо спрашивали заключенные Барке.
В ответ он затягивал песню.
«Что будет?» — этот вопрос не раз задавал себе и сержант Айган. И боялся ответить. Он ничего не мог изменить — колонна неудержимо двигалась к городу. Она угрожающе росла. Присоединились крестьяне ближних сел, направлявшиеся в город. Машины, догнав это шествие, пытались объехать стороной и задерживались: поравнявшись с колонной, опутанной колючей проволокой, шоферы, пораженные странным зрелищем, невольно притормаживали и медленным ходом создавали впечатление торжественно-траурного эскорта этой необычной процессии.
Айган окончательно растерялся и приказал заключенным остановиться, но те с песней продолжали идти, и конвоиры — рядом с ними. Песню подхватили крестьяне.
На рассвете, на рассвете… — уже гудело морским прибоем.
…Многих с рассветом ждет несчастье, и все же не бойтесь рассвета.
Знаете ли вы, что ранним утром нарождается новая жизнь? Тогда тишину прорезает первый крик младенца.
Скоро взойдет солнце. Лучи его уже рассеивают мрак; упол зают туманы, теплеет мир. В мускулы вливаются новые силы. Взор видит все дальше и дальше, дорога яснее, по ней мы идем…
На рассвете, на рассвете…
