Абберкам помолчал, потом медленно, словно нехотя, ответил:
— Она учила меня Святому Слову. Она говорила: «Ты и твой брат — настоящие люди, слуги великого Камье, его воины, его львы. Только вы двое. Владыка Камье пришел к нам из Старого Мира, но принял наш мир как свой и, живя среди нас, сроднился с нами душой». Потому она и назвала меня Абберкам, что значит «Язык Владыки», а брата Домеркам — «Рука Владыки». Чтобы говорить лишь правду и сражаться за свободу.
И снова наступила тишина.
— А что стало с вашим братом? — наконец спросила Йосс.
— Его убили в Надами.
И снова тишина.
Надами был первым городом, в котором поднялась волна Освобождения, которая потом затопила весь Йеове. Рабы с окрестных плантаций и отпущенники плечом к плечу сражались с хозяевами и рабовладельцами. Если бы восстание не было стихийным и рабы успели договориться между собой, чтобы сообща ударить по корпорации, свобода пришла бы гораздо раньше и обошлась бы меньшей кровью. Но не было единого ядра, единого управляющего центра: мелкие вожди племен, главари дезертирских банд тешили свое самолюбие новообретенной властью, получив возможность грабить и делить освобожденные земли, а кое-кто не стыдился вступать в сговор с боссами, надеясь набить себе карман. Понадобилось тридцать лет войны и разрухи, чтобы несметные полчища уэрелиан убрались с планеты и у жителей Йеове появился шанс беспрепятственно убивать друг друга.
— Вашему брату повезло, — вымолвила Йосс и искоса глянула на Вождя, чтобы проверить, как тот воспримет ее слова.
При свете догорающих углей его широкое смуглое лицо казалось почти умиротворенным. Густые седые непослушные пряди снова выбились из-под шнурка, который она ему повязала, чтобы волосы не лезли в глаза. Глядя на умирающее пламя, он тихо произнес:
— Он был моложе меня. Он был Энаром на Поле Пяти Армий.
«Ах вот как, а ты, выходит, ни много ни мало — сам великий Камье?»
Йосс почувствовала, как снова тихо ожесточается и к ней возвращается привычный цинизм. Вот это эго! Но если заставить иронию замолчать, то, честно говоря, он мог вкладывать в эти слова совсем другой смысл. Энар поднял меч на брата своего старшего, намереваясь убить его и не дать ему стать Господином этого мира. А Камье сказал, что меч, поднятый на брата, сулит смерть лишь ему самому, ибо нет в жизни иной власти и свободы, кроме свободы отречения от жизни, надежд и чаяний. И Энар опустил меч и ушел в пустыню, промолвив на прощание лишь: «Брат, я — это ты». А Камье поднял его меч и вступил в бой с армией Разрушителя, без всякой надежды на победу.
Так кем же он был на самом деле этот человек, сидевший рядом с Йосс? Этот огромный мужчина. Этот больной старик и мальчик из забоя, этот хвастун, вор и лжец, возомнивший, что может поганить языком святое имя Владыки.
— Что-то мы заболтались, — заметила Йосс, хотя уже пять минут никто не сказал ни слова.
Она налила Абберкаму чашку отвара и снова поставила чайник на огонь, чтобы сделать воздух в комнате более влажным. Вождь следил за ней все с тем же кротким выражением лица, почти со смущением.
— Я хотел только свободы, — произнес он. — Свободы для нас.
Его угрызения совести ее не касаются.
— Укрывайтесь теплее, — вот и все, что она ответила.
— Вы уже уходите?
— Если я останусь еще хоть ненадолго, окончательно стемнеет, и я не увижу мостков.
Но уже стемнело, и звезд на небе не оказалось. Было очень непривычно идти по мосткам на ощупь — взять фонарь Йосс не додумалась. По дороге она представила себе черный воздух, о котором рассказывал Абберкам, и ей показалось, что и ее со всех сторон обступает давящая, удушливая стена мрака, жадно пожирающая любой свет. Она думала о черном огромном, сильном теле Абберкама. О том, что за всю жизнь ей редко доводилось гулять по ночам. Когда она была ребенком, рабов на плантации Банни на ночь запирали. Женщины жили отдельно — на женской половине и никогда не выходили в одиночку. Став отпущенницей и переехав в город, она поступила в школу и вот там впервые ощутила вкус свободы. Но потом началась война, и показываться женщине на улице одной стало небезопасно. Полиция в рабочих кварталах отсутствовала. Там не было даже уличных фонарей. Банды хозяйничали, как у себя дома. Да они и были дома. Даже днем, ради безопасности, приходилось держаться людных мест и все время быть начеку.
Йосс уже начала сомневаться, в ту ли сторону пошла, но в этот момент ее глаза, уже привыкшие к ночной мгле, различили на фоне тускло-серой полоски зарослей тростника темное пятно ее дома. Она слышала, что чужаки плохо видят в темноте. У них совсем маленькие глаза почти без радужки: черная точка зрачка на белке, как у испуганной кошки. Только у кошек глаза красивее. Йосс не нравились глаза чужаков, зато цвет кожи был очень красивым: от бронзового до медного, гораздо более теплых оттенков, чем кожа рабов — скорее серая, чем коричневая, или такая, как у Абберкама, — иссиня-черная, доставшаяся ему по наследству от хозяина, который изнасиловал его мать.
Губу встретил хозяйку на тропке, молча танцуя вокруг и норовя потереться о ноги.
— Ну ты, поосторожнее! — прикрикнула Йосс. — А то я на тебя наступлю!
Но на самом деле она была очень рада и благодарна ему за встречу.
Войдя в дом, она взяла кота на руки и прижала к себе. А вот Тикули ее не встретил. И не встретит уже никогда. «Мур-мур-мур, — запел ей на ухо Губу. — Я-то здесь. Послушай меня, жизнь продолжается. А обед скоро?»
Все же пневмонии избежать не удалось, и Йосс пришлось сходить в деревню и вызвать врача из Вео — ближайшего города. Прислали практиканта, который наскоро осмотрел пациента и сказал, что вы все, мол, правильно делаете, надо, чтобы больной сидел и побольше отхаркивал, дескать, травяные настои тоже хорошо помогают, но присмотр все-таки нужен, а в общем, все хорошо, и ушел — вот уж спасибо. Теперь Йосс целые дни проводила с Абберкамом. Ее собственный дом без Тикули казался неуютным, осень была ненастной и холодной, так что ей еще оставалось делать? Она даже полюбила это мрачное старинное здание. Наводить там чистоту она не стала бы ни для Вождя, ни для кого на свете, кому плевать на порядок, но с интересом бродила по комнатам, которые стояли пустыми уже много лет, любуясь старинными вещами. Даже если Абберкам туда и заглядывал, то, похоже, очень редко.
Наверху Йосс обнаружила террасу с застекленной стеной, откуда открывался чудесный вид. Там она все же подмела и вымыла окна, тщательно протерев каждое зеленоватое стеклышко. Когда Абберкам засыпал, она уходила туда и сидела часами на вытертом мохнатом ковре, составлявшем всю обстановку. Камин не топили уже давно, и из дымохода выпало несколько кирпичей, но так как он был расположен прямо над очагом в комнате Абберкама, то какое-то тепло доходило, а осеннее солнце сквозь толстые стекла нагревало террасу, как оранжерею. В этой комнате, в ее особой атмосфере, в странном зеленоватом освещении, было что-то умиротворяющее. Покои покоя. Здесь Йосс могла наконец расслабиться и посидеть, ни о чем не думая, чего ей никогда не удавалось у себя дома.
