"Такого вшей зашибешь" – тоже вроде про себя, но довольно громко, шепнул в сторону неприятного ему патриота–экстремиста депутат Госдумы Перманентов. Свеклотаров сказанное услышал, медленно приблизился к длинному, жилистому, сильно напоминавшему Кису Воробьянинова в исполнении актера Филиппова, парламентарию, покачался на носках, воинственно задрав голову, но ничего не сделал. Только смачно плюнул на драгоценный арабский ковер, непосредственно к носку непрезентабельного депутатского ботинка и отошел к окну, прикрываемый с тыла амбалом. Тот на секунду задержался, одарил многообещающим взглядом тучного, кровь с молоком, Кленовскийа и хилого, желчь с "Жигулевским", Перманентова, давая понять, что историческая справедливость восторжествует: в один сильно прекрасный день Рамзес собственноручно превратит их в экспонаты для такой вот охотничьей экспозиции.
– А вот и отец Савватий! – поспешил к последнему прибывшему хозяин, разряжая обстановку. – Представлять, думаю, не надо.
Крупный, осанистый батюшка в безупречном облачении с массивным крестом и живописной марксистской шевелюрой, смиренно поклонился собранию и опустил очи долу, словно созерцая пышную каштановую, опрятно содержащуюся бороду. От него веяло чистотой и целомудренными церковными благовониями.
Присутствующие знали, что отец Савватий, являясь не последним лицом в Епархии, частенько представлял интересы Православной церкви в общественных и государственных собраниях. Как правило он выдерживал лояльно–центристскую позицию и старался не обострять противоречий. В напряженные моменты дискуссий батюшка уходил в себя и было ясно, что он со смиренной молитвой обращается к Господу. Взгляд у отца Савватия был многопретерпевший и сочувствующий, лицо – располагающее к исповедям, а молчаливость обнадеживала.
Удобно и весьма покойно расположил на витиеватом неудобосидимом диване внушительные телеса Курман Камноедилов – человек неопределенного, скорее все же, почтенного возраста и почтенной же репутации. С политикой Камноедилов соприкасался плотно в любых режимах и умел находить консенсус с фракциями разных конфигураций.
Внешность Каноедилова не оставляла равнодушной женщин, среди которых встречались как страстные поклонницы, так и злейшие врагини. Последние утверждали, что перекинутая от уха до уха через оливковый череп плоская смоляная прядь и узкие усики над улыбчивой губой скульптора – крашенные, и что именно с таким вот насмешливым изуверством умыкали предки Курмана беззащитных женщин. С позиции же здравой объективности, необходимо отметить, что заботливый семьянин лично никого не умыкал, направляя недюжинную энергию в творческое русло, а его произведения, украсившие Москву, оставляли у людей самого разного склада чувство глубокого потрясения. Особенно много противоречивых откликов вызывал монумент И. С. Шаляпину, поставленный на Стрелке, против возрожденного Храма. Отвергнутый Советами гений оперной сцены был изображен стоящим на попранных скипетрах и державах в тот момент, когда, отыграв спектакль, вдохновенно освобождал свою мощную фигуру от облачения "царя–ирода". Причем, в облике загримированного певца явно просматривались черты Ивана Грозного, а шапку Мономаха, он держал на отлете незабываемым движением Ильича, вдохновенно взметнувшего каменной (гипсовой, бронзовой) десницей свою, очевидно, не менее тяжелую для государственной головы кепку. В толкованиях скрытого смысла впечатляющей скульптуры, творческая интеллигенция изощрялась до безобразия, договорившись до того, что ваятеля больше заботило не увековечение образа великого артиста, а визуальная пропаганда в самом сердце столицы крайне опасных тоталитарных и шовинистических настроений.
Восседавший под блестевшими саблями Камноедилов с тихим умилением глядел в распахнутое окно гостиной, любуясь погожим сентябрьским днем и никак не реагировал на желание заговорить соседа по креслу, разглядывающего его старинные, усыпанные алмазами перстни.
– Обалденные цацки! Но у меня от бриллиантов чакры ноют, – напевно сообщил пренеприятнейший сосед, изогнувшись спиной с грацией обольщающей стриптизерши.
Бася был одет в затейливый шелковый блузон из коллекции своего друга Гальяно, высветленная шерстка короткого перманента облегали голову аккуратной шапочкой. Тщательный макияж, свидетельствовавший о серьезной подготовке к визиту, имел явный перебор по части пудры, но отличался общей сдержанностью. В паспорте известного шоумена, певца, танцора, режиссера значилось: Василий Кузьмич Телкин. Такая фамилия больше похожа на псевдоним сатирика–концептуалиста или воровскую кликуху. Бася же был нежен, изыскан, глубок. Как творец – начинен декадансом – его надломом, порочной экзальтацией. Как деятель, рвущийся к вершине власти на ТВ и эстраде неутомим, изобретателен, дерзок. Не голубое большинство вызывало у него чувства, которые испытывает римский патриций, созерцающий из–под мраморной колоннады стадо копошащихся в грязи вонючих рабов.
Попав в компанию чуждых ему по ориентации лиц, Бася изображал полную раскрепощенность. Демонстративно поправлял перед зеркальцем макияж, таращился на бриллианты скульптора, с выражением отчаянной скуки разглядывал экипировку высшего эшелона – костюмы от Армани, рубашки от Версаче, обувь от Бали или Гуччи. Сутану проходившего мимо батюшки пощупал и установил, что она сшита из первоклассного фрачного крепа. А вот галстук толстомордого актеришки Барнаульского, с трудом поместившего свой зад в изящное антикварное кресло, куплен у китайцев в переходе метрополитена.
Юлик Барнаульский был самым, видимо, случайным членом странного сообщества, попавшим сюда благодаря дружбе с Кленовским и своей активной жизненной позиции. Неутомимый борец за выживание российской культуры, занятый в различных творческих объединениях, обществах и союзах, Барнаульский делал активную карьеру на телевидении. Сейчас, талантливо изображая лицом добродушную толерантность, Юлик успел послать каждому из присутствующих приватный взгляд, свидетельствующий о личном расположении и солидарности во враждебном лагере.
Напольные часы, украшенные резными химерами, словно Собор Парижской Богоматери, медленно пробили двенадцать. И тут же раздался торжественный баритон хозяина.
– Благодарю за то, что приняли мое приглашение, друзья, – пропел он, стоя у ведущей наверх лестницы с величием графа Орлова, открывающего бал в оперетте "Летучая мышь". – Прошу подняться в кабинет. Докладчик ждет.
Между тем на веранде готовился к обеду торжественный стол. Звенел хрусталь, мелькала сервировочная тележка, подвозящая напитки и блюда, занимали свои места серебряные приборы возле тарелок российского царского двора, возникли в низких вазах изящные цветочные композиции. Все приготовления совершал один человек – гибкий восточного типа брюнет с лучезарной улыбкой и пластикой циркового наездника. По примеру гарсона во французском бистро или полового из русского трактира, его узкие бедра охватывало длинное белое полотенце. Над полотенцем чернел совсем недешевый смокинг, а у гладко выбритого подбородка притихла коллекционная Корденовская "бабочка". Колдуя над столом, он напоминал фокусника Акопяна, выполняющего забавный трюк. Завершив программу, окинул орлиным взглядом содеянное и победно воздел руки: "Алле!"
