«Ну, „четыре“ так „четыре“, — подумал Коля. О медали не могло быть и речи: подводили другие предметы, в основном за девятый класс.
Коля разыскал Виталия и вместе с ним вышел из школы. Под баскетбольным кольцом, раз за разом забрасывая мяч в кольцо, прыгал Борис Рыбаков — комсорг их класса. Они присоединились к игре, и не прошло двадцати минут, как экзамен стал далеким; кровь стучала в висках, все трое тяжело дышали. Утомившись, они отошли в сторонку и разлеглись на траве.
— Ты куда пойдешь? — спросил Виталий Рыбакова.
— Хочу в мореходное училище.
— В Одессу?
Рыбаков кивнул.
— У него фамилия морская — Рыбаков, — лениво сказал Коля, глядя в небо и кусая травинку.
— Туда, наверно, конкурс будет огромный, — вздохнул Рыбаков.
— А если не пройдешь?
— Не пройду — все равно не вернусь. Пойду во флот, год поплаваю кем угодно, опять рискну. А вы куда, ребята?
Виталий не ответил. Коля сказал, по-прежнему глядя в небо:
— В институт попробую. Мне вот жалко как-то… Учились вместе, дружили. Мы вот с Виталькой с первого класса вместе. Шутка ли, десять лет! А теперь расходимся…
— Подумаешь, — сказал Виталий, — сегодня — со мной, завтра — с кем-нибудь другим… Друзья всегда будут. Ты это говоришь, потому что страшно одному идти в жизнь. А чего бояться? Конечно, не все будет гладко, но мы тоже не лыком шиты. Верно, Борька?
Борис открыл было рот, чтобы ответить, но тут его позвали, и он, схватив мяч, убежал… И тогда Коля сказал:
— Виталий, дело есть… Идем ко мне.
Они спустились в овраг, подошли к дому, Анфиса Тимофеевна в этот день не работала и с утра возилась у плиты, которую в свое время собрал Коля из обрезков железа, старой чугунной плиты и водосточных труб. Плита была похожа на катер с высокой трубой. Из трубы валил дым, сыпались искры.
— Ну, Коля, — спросила Анфиса Тимофеевна, — как твои дела?
— Наверно, «четыре», — ответил Коля.
— Почему же «четыре»?
— А я у нее никогда «пятерок» не получал. Как будто все ответил…
— Ну, а ты, Виталий? Слыхала я, медаль получишь?
— Нет, не получу, да мне она и не нужна, — ответил Виталий. — Я все равно в любой институт сдам.
— Сдаст, — подтвердил Коля, и в его голосе, может быть, только любящее сердце Анфисы Тимофеевны уловило маленькую, совсем маленькую нотку зависти. — Виталий сдаст, — продолжал Коля, — он умеет отвечать. Я тоже иногда как будто и знаю, а ответить не умею. Виталька напористый… Я тоже напористый, но по мне это как-то не видно.
Ребята вошли в дом, а Анфиса Тимофеевна тяжело опустилась на скамейку у плиты. Все, о чем она мечтала, свершилось. Она, малограмотная женщина, поставила на ноги хорошего парня, и вот он, взрослый, о чем-то своем толкует с Виталием, которого она тоже знала мальчишкой. Она видела, что мешает им, но не обижалась на них; на сердце было как-то по-особенному спокойно. На мгновение мелькнуло: «А кто ты ему?… Мать!» — уверенно ответила она сама себе.
С Виталием Коля делился всем и всегда, а Виталий, несмотря на самые убедительные доказательства, говорил только «может быть»… И это его неверие удерживало Колю от рассказа о незнакомце. Может быть, Коля так и не открыл бы Виталию свою тайну, если бы тот не предложил ему принести на выпускной вечер свой магнитофон.
— Мы здорово поем всем классом, вот ты и запишешь на память.
Коля принес магнитофон, поставил его на стол, и они, поминутно отнимая друг у друга отвертку, стали его просматривать. Коля впаял вырванное Человеком сопротивление, поправил свернутую набок головку записи-воспроизведения и включил магнитофон. Динамик спокойно гудел, лента перематывалась, но записи не было слышно. Потом раздался уже знакомый Коле гудок паровоза.
— Работает, — сказал Коля, протянув руку, чтобы выключить магнитофон.
И вдруг в динамике возник какой-то странный звук. Коля насторожился. Из динамика понеслись то гневные, то радостные звуки. Кто-то говорил на незнакомом языке. Эта гортанная, свистящая речь ничем не напоминала русскую. Вскоре она оборвалась.
Коля подождал, пока кончится пленка, потом перемотал ее и, заложив кусочком бумаги то место, с которого начиналась удивительная речь, поменял бобины местами. И снова непонятные звуки.
— Ну, я пойду, — сказал Виталий. — Понимаю, секрет-Коля догнал Виталия у шоссе.
— Ты пойми, Виталька, тут такое дело… В общем, был у нас один человек. Очень странный, такой странный, что, может быть, он из другого мира…
— Может быть, — сказал Виталий, и Коля, огорченно махнув рукой, побрел домой.
— Тетя Фиса, — сказал он, — Человек-то наш говорил! Я его записал!
— Да ведь ничего слышно не было!
— А вот послушайте. — Коля включил магнитофон и прогнал пленку справа налево и слева направо. И тетя Фиса, наморщив лоб, уверенно сказала:
— Он… Такому так и говорить!
ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИХАНТЬЕВ
Коля уложил магнитофон в спортивный чемоданчик, надел приготовленный Анфисой Тимофеевной новый полотняный костюм и отправился на станцию. Новый костюм несколько стеснял Колю; казалось, все смотрят и говорят: «Ишь, бездельник, вырядился! Это в будний-то. день!» Костюм был сшит к выпускному вечеру, но сегодня Анфиса Тимофеевна сама предложила его надеть.
— К людям идешь, — сказала она.
Приехав в город, Коля зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер, который ему дал Михантьев. Трубку тотчас же сняли. Коля услышал чрезвычайно приятный женский смех, потом тот же голос спросил:
— Да-а?…
— Это Ростиков с вами говорит, — крикнул Коля в трубку. — Мне товарища Михантьева позвать нужно. Можно Михантьева позвать?
— Ах, Михантьева? Он, видите ли, в другом корпусе… А вам он очень нужен?
— Он дал мне этот номер и сказал…
— Михантьев дает этот номер всем. Всем!
— Но как же тогда?…
— Лучше всего приезжайте. Наш адрес вы знаете? Девятого Мая, семьдесят, вход с Малаховского.
С особенным чувством вошел Коля в здание научно-исследовательского института, в котором работал Михантьев. Он ведь и сам мечтал стать физиком, научным работником.
Здесь сыграли свою роль научно-фантастические романы, статьи в популярных журналах, рассказы школьных преподавателей. Сыграли свою роль и те изумительные творения науки и техники, которые со свистом и ревом проносились по утрам в его родном небе, бороздили дальние моря, раскалывали горы, меняли русла рек и производили массу другой интереснейшей и героической работы. Он жил возле станции, и каждая новинка железнодорожного транспорта вплеталась в его жизнь. Новый электровоз, синий, коренастый, без дыма и шума, огни электросварки, сиявшие на строящемся переходном мосту, ножовка с метровой ручкой для распиливания рельсов, имели не меньшее значение для Коли, чем фотографии замысловатых приборов, поднятых — со дна Ледовитого океана. И вот он в институте, и перед ним какая-то, вероятно, очень ученая женщина.
