самобытной. Такое пламя на приглушить, не спрятать. Его можно только потушить. Что они и сделали. И меня пустили бы в расход, не сигани я с перепугу через ограду.
Сейчас ты мне не веришь. Твердишь себе, что мы оба предатели, подвели приютившую нас Базу, покусали кормившую руку.
Я не прошу поверить, просто слушай. Ты ведь не думаешь, что они станут придумывать все эти истории, чтобы сбить с пути истинного одну маленькую тебя?
Четвёртая молча кивнула, хлебнула из принесённого Бесом стакана и поморщилась от непривычной, спрятанной во фруктовом привкусе вязкой горечи. В голове зашумело, тело налилось горячей сонливой вялостью и Четвёртая, прикрыв глаза, прислушалась к очередному оратору.
В роли рассказчика выступал Молох. Нечастый гость прифонарного пятачка света. Оратором Молох, в отличие от своей буйной говорливой половины, был плохоньким. Он то говорил ломанными сухими фразами, то ударялся в неоправданное словоблудие, практически не менял интонаций и не повышал голоса, сбивался, порой, с середины фразы и замолкал на долгие секунды, словно погружаясь в какие-то свои внутренние переживания. Молох не сочинял, он пересказывал что-то знакомое, на тысячу раз обмусоленное в голове, сложенное по кускам, разобранное по косточкам и собранное воедино вновь.
– Их было двое. Двое людей на одном обжитом пятачке земли, не знакомых друг другом и слишком разных, чтобы встретиться при обычных условиях. Она была верной и прилежной дочерью системы – умница, гордость семьи, обладательница вечнозеленого регистратора эмоций. С самого детства было ясно, что она далеко пойдет, займет приличную должность и возвысит свою семью, несколько поколений назад проштрафившуюся и породившую «безумца». И она оправдала все ожидания родни. С блеском окончила общую ступень образования, без малейших усилий прошла психологические тесты, отучилась в медицинском училище и устроилась в больницу. Признаться, даже в этой обители стальных нервов и холодного рассудка ее отмечали. Родня, попискивая от радости, прочила Самородку брак с самой выгодной партией, кристально здоровое потомство и, как следствие, расширение гражданства с урезанного-испытательного до общего-испытательного. Все шло ровно и замечательно, пока в жизни Самородка не появился он.
Он ни капли не тянул на верного сына системы. Наверное, поэтому система пережевала и выплюнула его едва ли не в младенчестве. Ему повезло лишь в том, что его семья была из потомственных «загородных» бродяг, которые обитали на тонкой прослойке между городскими стенами и вольным миром. Крысы, как величал их город, периодически прогрызали дыры в городской сетке и потрошили мелкие магазины, а затем сбывали награбленное в лесные лагеря вольным. С властями Города бродяги держали негласный нейтралитет. Крысы не посягали на внутренние территории города, ограничиваясь бедными пристенными районами, власти не слишком часто отправляли солдат прочесывать многоэтажные пригородные «норы».
Крыс был типичным представителем своего народа – живучий, нахальный, ни разу в жизни даже не нюхавший транквилизаторы. Единственное, что не передалось ему по наследству – это удача его предков. Поэтому, во время потрошения очередного вскрытого магазинчика он с напарниками нарвался на правоохранителей. В неравной схватке Крыса сильно потрепали, скрутили и потащили в отделение городской охраны. Не дотащили. На середине пути полудохлый Крыс едва не помер. Пришлось менять планы и тащить его в больницу, так как, несмотря на негласный нейтралитет, живой «застенный» преступник ценился довольно высоко. Гораздо выше, чем молчаливый безымянный труп.
Именно здесь, посреди залитой светом белой и стерильной операционной и произошла их первая встреча. Самородок, проводившая свою первую самостоятельную операцию, была сосредоточена больше обычного и почти взбудоражена. Крыс, метавшийся в бреду, периодически приходящий в себя, чтобы прорычать пару нелестных слов неизвестно в чей адрес и вновь впасть в медикаментозное забытье, был непривычно молчалив. В первую встречу впечатление друг о друге у них сложилось неважное. Но вытащить Крыса с того света для Самородка было делом принципа и она это сделала.
А потом были долгие дни реабилитации, когда злой и скучающий, прикованный пластмассовыми стяжками к постели Крыс встречал медперсонал колкими сальностями, с тактичностью опытного палача ощупывал убитую стабилизаторами нервную систему городских на прочность и всякими другими способами благодарил врачей за своё чудесное спасение. Самородок в его расстрельный список почему-то не попала. То есть, задирать её он всё же задирал, но без огонька. Самородок этого пренебрежения долго не замечала. После сложной первой операции ее эмоциональный уровень едва не ухнул в желтые пределы и чтобы скрыть это, ей приходилось горстями есть вредные препараты.
Под конец первой недели взбеленённые медсестры прибежали к ней с требованиями унять буйного пациента любыми возможными методами. На недоуменный вопрос, почему это должна делать именно она, Самородок узнала, что болезный ублюдок, оказывается, ей благоволит.
К Крысу она подходила как к раненному зверю. С подветренной стороны и держа под рукой шприц со снотворным. Однако Крыс учуял «фаворитку» с порога ехидно поинтересовался с чего его удостоили аудиенции и, убедившись, что в палате не осталось посторонних, спросил, бросило ли местное светило травиться всякой дрянью. Пока Самородок хватала ртом воздух и пыталась сообразить, нужно ли ей оправдываться перед преступником, Крыс бросил придуриваться и четкими резкими фразами обрисовал картину, которую не раз видел в норах крысиного города и в лагере вольных. Новички из беглых с выжженными мозгами, с трудом сплетающие пару связных фраз, подсевшие на нелегальные препараты наркоманы, за дозу готовые на всё и даже чуть больше. И все из бывших благополучных и подающих надежды. Так оно обычно и начинается. Умненькие и стабильные, попавшие в трудную ситуацию, испугавшиеся за свою репутацию, начинают жрать горстями запрещенные, но сильные таблетки, с каждым разом увеличивая дозу. Они ведь гении и знают, что смогут остановиться. Им только нужно пережить тяжелый период. А потом всё как-то неожиданно кончается в крематории Города или на свалке за городской оградой.
Самородок молчала, сжимая в кулаки похолодевшие ладони, и с возрастающей тревогой прислушивалась к стучащему в висках пульсу. Сердце наращивало обороты и по логике, ей требовалась следующая таблетка, так как дозу легального эмоблокатора она сегодня уже использовала. Крыс холодно и изучающе созерцал внутреннюю борьбу собеседницы, после чего сжалился и сообщил, что таким как Самородок в Городе не место. Она талантлива, но, судя по всему, плохо поддается медикаментозной корректировке. А значит, рано или поздно выпадет из зелёной зоны в жёлтую, и весь её талант пропадет всуе. Потому что на Базе, где готовят бросовый мусор для разведки территории таланты не требуются. А вот вольные за такую как она продадут душу дьяволу почти не торгуясь.
Последняя реплика стала соломинкой, сломавшей хребет верблюду, и Самородок вылетела из палаты, не беспокоясь ни за репутацию, ни за эмоциональный уровень.
Через неделю
