И тут Аипман, наконец, понял.
— Значит, это была провокация? Вы хотели просто до смерти напугать хозяев корпораций ?
— Ах, Микаэль, Микаэль. Стивен Аемке действительно ставил перед собой именно эту задачу. Но ваш друг Борис пошел гораздо дальше. Он понял, что Годзилла может быть не только пугалом, но и инструментом влияния. Кто, как не мы, кардиналы и хабермасы, знаем, как управлять сотнями тысяч офисных простецов? Чьих приказов они не смогут ослушаться?
— Я всего лишь разработал методику, — скромно сказал Борис. — А стратегию придумали вы, Ваше Преосвященство.
— Не надо лести, — скривился Гроненфельд. — Тем более теперь, когда мы равны, Ваше Преосвященство.
Аипман внезапно почувствовал себя лишним.
— А как же мое задание? — жалко проговорил он. — Поиск Годзиллы? Это была просто операция прикрытия? Чтобы никто не заподозрил Конклав?
— Нет, — сказал Гроненфельд неожиданно жестко. — Это не была операция прикрытия. Это был экзамен.
Он поднялся из–за массивного дубового стола и выпрямился во весь свой рост. Длинные темные кудри упали кардиналу на плечи.
— Экзамен, который вы не сдали.
Гроненфельд слегка наклонил голову и уставился на Микаэля тяжелым взглядом круглых немигающих глаз. Липман почувствовал, как по позвоночнику его пробежали тонкие холодные пальцы.
— Я надеялся, что вы проявите более впечатляющие интеллектуальные способности, старший хабермас. Вы вели расследование две недели. За это время можно было догадаться обо всем самостоятельно.
Взгляд кардинала физически давил на Микаэля. Липман вдруг обнаружил, что смотрит в пол и не может поднять голову.
— Впрочем, если даже старший хабермас, хорошо знакомый с Годзиллой, не смог понять, в чем суть нашего плана, нам можно не опасаться аналитиков других корпораций, — продолжал Гроненфельд. — В этом смысле ваша жертва принесена не зря, Микаэль.
— Жертва? — непослушными губами прошептал Липман.
— Вы разделите со мной трапезу, Борис? — спросил Гроненфельд. — Если желаете, можете уйти.
Микаэль смотрел в пол. На бурые пятна на грубых неструганных досках — он видел их множество раз, но ему всегда казалось, что это вино.
Он услышал довольный смешок Бориса.
— Я, пожалуй, останусь и понаблюдаю, Ваше преосвященство.
— Воля ваша. Микаэль, подойдите.
Аипман почувствовал, как кровь прилила к вискам. Кардинал нараспев произнес несколько слов на незнакомом тягучем наречии. Микаэль с отстраненным удивлением понял, что поднимается с кресла.
«Я знаю этот язык, — подумал старший хабермас. — Я всегда его знал, только делал вид, что не знаю…»
Он по–прежнему не мог заставить себя поднять голову, но знал, что увидит впереди, если все–таки пересилит себя.
Зияющую тьму пещеры.
Татьяна Минасян. Чудовище среди нас
Приближалось время ужина, и Олег, как обычно, улегся на кровать и отвернулся к стене, чтобы не общаться с медбратьями и не видеть тех брезгливо–любопытных взглядов, которые они украдкой на него бросали. Долго ждать ему не пришлось: еду в больнице всегда приносили вовремя, и на этот раз дверной замок тоже щелкнул ровно в семь вечера. Олег закрыл глаза и негромко засопел, изображая ровное дыхание спящего человека. За его спиной послышались шаги, потом стук поставленного на тумбочку подноса, а еще через пару секунд, к огромному разочарованию притворщика, презрительное хмыканье:
— Хватит симулировать, больной Серебрянский, у спящих ресницы так не дергаются!
Олег заскрипел зубами, открыл глаза и перевернулся на спину. Этот медбрат, которого, судя по вышитой на халате надписи, звали А.Д. Лебедкин, был самым болтливым из всех сотрудников больницы, и уж если ему приспичило в очередной раз высказать своему подопечному, что он думает о нем, или о последних событиях в мире, или еще о чем–нибудь важном с его точки зрения, его все равно придется выслушать. Теоретически на него, конечно, можно было пожаловаться врачам, но
Серебрянский не сомневался, что его жалобу больничное начальство проигнорирует. В самом деле, кто будет всерьез прислушиваться к просьбам «кровожадного и безжалостного чудовища»? Пусть это чудовище скажет спасибо, что с ним вообще по–человечески обращаются, а не так, как оно того заслуживает!
— Сегодня про твой случай сразу две передачи было! — подмигнул ему медбрат. — Хочешь узнать, что там про тебя говорили?
— Нет, не хочу! — рявкнул на него Олег и снова повернулся на бок, уткнувшись носом в мягкую, как поверхность кресла или дивана, стену.
— Зря, тебе будет интересно! — послышался стук придвигаемого к кровати стула, который потом жалобно заскрипел под тяжестью мускулистого медработника. — В одной передаче медики и биологи обсуждали, можно ли тебя во всех смыслах считать человеком. Рассказать, к какому выводу они в итоге пришли?
— Не надо. Я и так это знаю, — буркнул пациент, против воли втягиваясь в разговор. — Половина эскпертов сказала, что можно, половина — что нельзя, а потом ведущий с умным видом объявил, что это просто замечательно, что у всех такие разные мнения.
Медбрат захохотал и в восторге хлопнул в ладоши:
— Точно, именно так все и было! А что было во второй передаче, можешь угадать? Там тебя разные религиозные деятели обсуждали.
— Да? Ну, там они, наверное, сперва немного поспорили, а потом пришли к полному согласию, что я — безнадежный грешник и мне уже ничем нельзя помочь, — предположил Олег. — Ну и подробно расписали, как я буду гореть в аду синим пламенем. Угадал?
— Почти дословно! — снова прыснул Лебедкин. — Не знаю, человек ты или чудище, но соображалка у тебя варит! Пока еще…
Теперь Олег промолчал — лишнее напоминание о том, что «соображалки» он вполне может скоро лишиться, вновь вернуло его в состояние полного равнодушия ко всему происходящему. Медбрат, похоже, именно этого и добивался, потому что продолжать болтовню не стал и, издевательским тоном пожелав больному приятного аппетита, вышел из палаты. Олег некоторое время продолжал лежать неподвижно, но потом все–таки сел на кровати и потянулся за небьющейся пластиковой тарелкой и такой же пластиковой ложкой. Есть ему не хотелось с того дня, как он оказался в этой больнице, но отказ от еды означал медленную потерю сил и превращение в слабый и неспособный постоять за себя полутруп, а потом и, по слухам, очень неприятную смерть — это казалось пациенту слишком унизительным. Поэтому пока Олег съедал все, что ему приносили, успокаивая себя тем, что начать голодовку никогда не поздно. Кормить насильно его точно не будут, чтобы не нарушать «священное право каждой личности как угодно распоряжаться своей жизнью».
