Нил Шустерман - Разобщённые

Снаружи по кузову лупит град, и водителю приходится орать, чтобы его было слышно:

— В тот раз я попал в тебя нечаянно. В этот раз — нет.

Он транкирует обоих — дети не успевают и слова вымолвить. Лев видит, как закатываются глаза Мираколины и обмякает её тело, прежде чем сам начинает тонуть в синтетическом дурмане. Он проваливается всё ниже, ниже, ниже, а в это время стук града по кузову сменяется рёвом, похожим на грохот товарного состава, на всех парах несущегося в преисподнюю.

Во вспышке молнии от видит приближающийся торнадо — смерч вырывает с корнем придорожные деревья в каких-то ста ярдах от его фургона. Вихрь терзает саму дорогу — куски разломанного дорожного покрытия носятся в воздухе. Что-то — то ли дерево, то ли глыба асфальта — выбивает в вмятину в крыше фургона, словно на машину наступил разъярённый великан. Боковое стекло разлетается вдребезги, фургон несёт боком с обочины на середину шоссе.

Нельсон не испытывает страха, ощущает лишь священный трепет. Фургон кренится влево, смерч и сила земного тяготения играют с ним в перетягивание каната — кто кого пересилит. Наконец, выигрывает гравитация, и автомобиль, тяжёлый, громоздкий, остаётся на земле, вместо того чтобы превратиться в двухтонный рассекающий воздух снаряд. А в следующий момент торнадо уходит, оставляя за собой разрушения, и несёт бедствие дальше. Рёв стихает, и лишь ливень потоками заливает дорогу.

Нельсон понимает: это его второй момент истины. Первый был тогда, когда транк-пуля украла у него его жизнь. Но сейчас судьба пощадила его. И не только пощадила, но и поощрила. Поимка Лева Калдера — вовсе не случайность. Нельсон никогда не верил в божественное Провидение, но он открыт для мысли о всеобщем равновесии, о том, что в мире действует закон воздаяния. Если это так, то справедливость в скором времени должна восторжествовать, передав в его руки Коннора Ласситера.

Коннор вымещает свою злость на боксёрской груше по крайней мере два раза в день. А куда деваться? Если он не будет этого делать, то наверняка обрушит всю свою горечь на голову какого-нибудь бедолаги: лентяя, не желающего чистить сортиры; или дурёхи, пронёсшей с собой на Кладбище мобильник — ей, видите ли хотелось позвонить своим друзьям и сообщить, где она находится. Или того пацана, что куражится над каждым сообщением об атаке хлопателей, осёл... Коннор лупит грушу с такой силой и бешенством, что странно, как она до сих пор ещё не лопнула.

Рисы больше нет.

Прошёл уже месяц. Коннор уверен, что она умерла — от рук юновластей, или «прогрессивных граждан», или ещё кого. Не имеет значения, что ей семнадцать и она инвалид, а значит, расплести её по закону нельзя. Всевидящее правительство, как правило, оказывается весьма близоруким, когда дело касается наблюдения за правомочностью действий собственных служб.

Коннор сильно переменился.

Он чувствует — вернулись его прежние привычки и старые модели поведения. Те самые, из-за которых в своё время угодил под раздачу. Парень возвращается мыслями к тем временам, когда был ещё не расплётом, а всего лишь проблемным подростком. Сейчас он опять проблемный подросток, но теперь на его плечах лежит ответственность за сотни таких же проблемных детей. Вот только... Он не может отделаться от мысли, что причина не только в нём одном. Ему кажется, что его агрессия исходит от руки Роланда.

— Если хочешь уйти, никто не станет тебя упрекать, — говорить ему Старки как-то вечером за игрой в бильярд. — Может, тебе и надо бы пойти поискать Рису. А Кладбищем могут заняться другие. Трейс, например. А то и Эшли или Хэйден. — О своей кандидатуре он помалкивает, что само по себе весьма показательно. — Может, проведём выборы, когда ты уйдёшь. Демократия так демократия.

— И тебе уже гарантирована по меньшей мере четверть голосов, не так ли? — говорит Коннор без обиняков.

Старки не опускает взгляда и не пытается отрицать:

— Я мог бы управлять Кладбищем, если бы понадобилось. — Он бьёт по восьмому шару, промахивается и проигрывает партию. — Чёрт, опять твоя взяла.

Коннор хорошенько всматривается в своего партнёра по игре. Старки с самого начала выказал себя человеком прямолинейным и честным. Ага, как и Трейс. Лишь сейчас в Конноре зарождается подозрение, что Старки не совсем то, чем кажется.

— Ты молодец, с проблемами кормёжки хорошо справляешься, да и у аистят твоими трудами прибавилось самоуважения, — говорит Коннор, — но не думай, что это делает тебя Божьим даром всем расплётам.

— Ну что ты, — отзывается Старки. — Это место прочно закреплено за тобой.

Он кладёт свой кий и удаляется.

Коннор мысленно отвешивает себе оплеуху за то, что дал выход своей паранойе. Сказать по правде, он не прочь натаскать Старки, с тем чтобы тот в нужный момент мог его подменить на посту, но с другой стороны — кто он, Коннор, такой, чтобы кого-то чему-то учить?