А теперь я понял, что и я, и эти события, и вообще все во вселенной - Иштар, вампиры, люди, приклеенные к стене веера и прижатые к планете джипы, кометы, астероиды и звезды, и даже сама космическая пустота, в которой они летят - просто волны, расходящиеся по этому невидимому фону. Такие же точно волны, как та, которая только что прошла по моему сознанию после удара капли. Все на свете было сделано из одной и той же субстанции. И этой субстанцией был я сам.
Страхи, которые копились в моей душе годами, мгновенно растворились в том, что я понял. Мне не угрожало ничего в этом мире. Я тоже ничему и никому не угрожал. Ни со мной, ни с другими не могло случиться ничего плохого. Мир был так устроен, что это было невозможно. И понять это было самым большим счастьем из всего возможного. Я знал это твердо, потому что счастье заполнило всю мою душу, и ничего из испытанного мною раньше не шло с ним ни в какое сравнение.
Но почему же я никогда не видел этого раньше, спросил я себя с изумлением. И сразу понял, почему. Увидеть можно только то, у чего есть какая-то форма, цвет, объем или размер. А у этой субстанции ничего подобного не было. Все существовало только как ее завихрения и волны - но про нее саму даже нельзя было сказать, что она есть на самом деле, потому что не было способа убедить в этом органы чувств.
Кроме этой непонятно откуда упавшей капли. Которая на секунду вырвала меня из выдуманного мира (я теперь точно знал, что он выдуманный, несмотря на то, что в него верили все вокруг). Я с тихим торжеством подумал, что все в моей жизни теперь будет по-другому, и я никогда не забуду того, что только что понял.
И понял, что уже забыл.
Все уже кончилось. Вокруг меня опять сгущалась плотная безвыходная жизнь - с каминами, креслами, ухмыляющимся золотым солнцем на потолке, картинами на стенах и Ваалом Петровичем в длинной красной мантии. Все только что понятое не могло мне помочь, потому что момент, когда я это понял, остался в прошлом. Теперь вокруг было настоящее. И в нем все было реально и конкретно. И не имело никакого значения, из какой субстанции сделаны шипы и колючки этого мира. Имело значение только то, насколько глубоко они входят в тело. А они с каждой секундой вонзались в него все глубже - пока мир не стал тем, чем он всегда был.
— Ну как? - спросил Ваал Петрович, появляясь в моем поле зрения. - Как самочувствие?
Я хотел ответить, что все нормально, но вместо этого спросил:
— А можно еще раз?
— Да, - сказала Гера. - Я тоже хочу. Можно?
Ваал Петрович засмеялся.
— Вот. Вы уже знаете, что такое жажда.
— Так можно или нет? - повторила Гера.
— Нельзя, - сказал Ваал Петрович. - Дождитесь следующего раза.
— И будет то же самое? - спросил я.
Ваал Петрович кивнул.
— Это всегда как в первый раз. Все переживание такое же свежее. Такое же яркое. И такое же неуловимое. Вас будет тянуть испытать это чувство снова и снова. И неудобства первой части церемонии не будут иметь никакого значения.
— А можно самой почувствовать то же самое? - спросила Гера. - Без баблоса?
— Это сложный вопрос, - ответил Ваал Петрович. - Если совсем честно, я не знаю. Например, толстовцы верят, что можно - если достаточно опроститься.
Но, насколько я могу судить, никому из них это не удалось.
— А Озирис? - спросил я.
— Озирис? - Ваал Петрович нахмурился. - Про него разные слухи ходят.
Говорят, он в шестидесятые годы вводил баблос внутривенно. Гонял по трубе, как тогда выражались. Что при этом с головой бывает, я представить не могу.
Его теперь даже кусать боятся. Никто не знает, что у него на уме и какой он на самом деле толстовец. Короче, Озирис - это терра инкогнита. Но есть точка зрения, что похожие переживания доступны святым. Еще говорят, что подобное можно испытать на высших ступенях йогической практики.
— Что это за ступени? - спросила Гера.
— Не могу сказать. Никому из вампиров не удавалось укусить так далеко продвинувшегося йога. Не говоря уже о святых, которых давно не бывает. Для простоты лучше всего думать так: единственный естественный путь к утолению жажды для вампира - сосать баблос. Жажда и баблос - это биологический механизм, который обеспечивает выживание Великой Мыши. Примерно так же, как сексуальное удовольствие обеспечивает продолжение рода.
Он потыкал в пульт управления, и я услышал тихое электрическое жужжание. Нагрудная пластина поехала вверх, потом расщелкнулись фиксаторы на моих руках и ногах.
Я поднялся на ноги. Голова все еще кружилась, и на всякий случай я взялся за спинку кресла.
Возле камина валялась инкассаторская сумка - раскрытая и пустая. В пепле за решеткой можно было различить фрагменты недогоревших тысячерублевок. Ваал Петрович относился к делу со всей ответственностью.
Может быть, для него это было религиозным ритуалом, где он был первосвященником.
Гера встала с кресла. Ее лицо было бледным и серьезным. Когда она подняла руку, чтобы поправить волосы, я заметил, что ее пальцы дрожат. Ваал Петрович повернулся к ней.
— Теперь одна маленькая формальность, - сказал он. - Вежливость требует, чтобы мы начали с дамы.
В его руке появился блестящий круглый предмет, похожий на большую монету. Он осторожно прикрепил его к черной майке Геры. Майка сразу обвисла - брошь была тяжелой.
— Что это? - спросила Гера.
— Памятный знак "Бог денег", - ответил Ваал Петрович. - Теперь вы знаете, почему мы носим имена богов.
Он повернулся ко мне.
— Когда-то я был ювелиром, - пояснил он. - И делаю эти ордена сам, по старой памяти. Все они разные. Тебе я сделал особый знак - с дубовыми крыльями.
— Почему? - спросил я подозрительно.
— Никакого подвоха. Просто так получилось. Стал делать крылья, а они вышли по форме как листья дуба. Но мы ведь, слава богу, не фашисты. Мы вампиры. Это не дубовые листья, а именно дубовые крылья. Посмотри. По-моему, красиво.
Я увидел на его ладони тусклый платиновый диск, из-за которого торчали два золотых крыла, действительно похожих на дубовые листья. На диске мелкими бриллиантами были выложены буквы "R II".
— Нравится? - спросил Ваал Петрович.
Я кивнул - не столько потому, что мне действительно нравилось, сколько из вежливости.
— С другой стороны девиз, - сказал Ваал Петрович. - По традиции, его тоже выбираю я.
Я перевернул значок. На его обратной стороне была булавка и выгравированная по кругу надпись:
"Сосу не я, сосут все остальные. Граф Дракула."
Как и все изречения графа Дракулы, мысль была не то чтобы первой свежести, но возразить на нее по существу было нечего. Ваал Петрович взял у меня свое изделие и прицепил его мне на грудь, царапнув меня булавкой.
