– Вышеупомянутым предметом. – Мой голос дрогнул. Бровь Скрэби взметнулась.
– Ага, – произнес он. – Теперь у нас кое-что есть.
Но что, он так и не сказал. Вместо этого доктор принялся расспрашивать меня подробно о моей, как он выразился, «правильной речи». Это побудило меня поразить его еще больше: несколькими скороговорками и рассказом о том, как я зачитывал в церкви длинные отрывки из Библии.
– Речь далась мне поздно, – признался я. – Меня подтолкнул торт, увиденный на пятый день рождения. – Это, казалось, взволновало его еще сильнее.
– А до этого? Как вы общались?
– Писком и хрюканьем, насколько мне известно, – объяснил я. – Родители говорили, произошло чудо.
– Или, быть может, воспитание пересилило природу? – пробормотал Скрэби себе под нос. А затем обратился ко мне: – Как вас воспитывали?
– По-христиански, сэр, – отозвался я. – Чистоплотность, чтение, самосовершенствование и благочестие поощрялись. Потакание плоти, нагота и детские забавы – нет. Традиционное английское воспитание, сэр.
Он расспрашивал меня далее, а я неожиданно для себя выкладывал все: как полагал, что в склянке пуповина, пока емкость не разбилась; как Киннон разъяснил мне мою ошибку. Как я рассказал ему о моих страхах и он заверил, что я помешался. Как я настаивал, что хочу узнать правду. Как он посоветовал поехать в Лондон и найти специалиста.
– Вы правильно выбрали место, молодой человек, – ободряюще прошептал доктор Скрэби, делая с меня серию набросков в записной книжке. – Можете довериться мне полностью.
Какое облегчение.
– Вы говорите, приемный отец не желает вас видеть? – переспросил доктор Скрэби, когда я закончил повествование о переезде Пастора Фелпса в Лечебницу для Духовно Страждущих в Фишфорте.
– Именно так, сэр, – понурился я.
– Мне так… грустно это слышать, – задумчиво произнес он. – И никто даже не подозревает, что вы здесь, в этом доме? Со мной?
– Нет, сэр. С чего бы?
– Не с чего. Совершенно. Бедный мой юноша. Никаких родственников? Друзей? Вы здесь совсем – один?
Похоже, для него это было важно, хоть я и не понимал, почему.
– Совсем один, – подтвердил я.
Мне не понравилась эта унылая мысль, но доктор Скрэби нашел ее особенно привлекательной и принялся потирать руки – словно у теплого очага.
И наконец взволнованно выдал:
– Вы показались мне знакомым, молодой человек, как только я вас увидел.
Я удивился.
– Значит, существуют мне подобные? – спросил я, преисполнившись внезапно робкой надеждой.
– Можно сказать, да, – кивнул Скрэби. – По крайней мере, существовали. То есть, я видел похожее на вас существо. Похожее настолько близко и, согласно моим записям, точно в анатомическом плане… – Он подошел к столу и вытащил записную книжку, испещренную набросками и измерениями. А затем продолжил: – Вы слышали о животном под названием мартышка-джентльмен? Вымершем примате из Марокко?
– Нет, – откликнулся я. И почему мое сердце вдруг резко ушло в пятки, словно свинцовое грузило?
– Вы напоминаете это существо, молодой человек.
Я нажал клавишу, открывая картинку с CD-ROMa, и подождал, когда появится трехмерное изображение. Так животное увидел художник. К изображению прилагалась гравюра, выполненная в 1843 году натуралистом, который посетил последнего живого представителя вида в Зоологическом саду Могадора, Марокко. У меня перехватило дыхание. На ней изображалась обезьяна – она стояла, уперев руки в бедра в вызывающей, пугающе человеческой позе за прутьями огромной клетки.
– Это он! – завопил я. – Это он, еб твою мать!
– Выбирайте лексику! – одернул меня мужчина в лиловом спортивном костюме. Жидкое тесто уже поднялось по лестнице и теперь хлебало из банок колу и показывало друг на друге приемы карате, махая ногами в увесистых кроссовках. – Вокруг дети, – продолжал учитель. – Если не можете не выражаться, нечего приходить сюда в школьные часы.
– Сожалею, – солгал я, отчаянно желая от него отделаться. Он пялился на меня как на какого-то педофила. Наконец он свалил, таща за собой хвост из подопечных, словно педагогическая медуза, и я вернулся к тексту, сопровождавшему гравюру. Мартышка-джентльмен оказался необычным видом, озадачивавшим натуралистов того времени. Необычайно похож на человека, мозг больше, чем у Homo Sapiens, веселый темперамент.
Полигамный по природе.
Слово «полигамный» заставило меня задуматься. В голове опять всплыли фразы из чудаковатого трактата доктора Айвенго Скрэби, и мозги зажужжали.
– Значит этот… мартышка-джентльмен, – наконец прохрипел я, хватая ртом воздух. – А, собственно говоря, кто он есть?
– Был, – поправил меня доктор Скрэби. – Их больше нет. Это был интересный вид обезьян; фактически, хвостатый человекообразный примат. Во всяком случае, они были высокоразумны и необычайно похожи на человека. Полигамные по природе, питались фруктами, но в остальном замечательно походили на людей. Как дети, только учтивые по природе; думаю, потому их и окрестили джентльменами. И, наверное, потому они и вымерли, – задумчиво добавил он.
Дыхание уже давалось мне с трудом.
– А что с ними случилось?
– Последний представитель их расы теперь в Букингемском дворце, – поведал Скрэби. – Я набил его, и он стал вешалкой для полотенец в дамской комнате банкетной залы. Там он и пребывает.
Если бы я внял совету Киннона, признал поставленный диагноз – помешательство – и остался в Ханчберге! Я бы уже стал священником! Пастором Фелпсом Вторым, порицал бы Дарвина на проповедях, чисто и громко, с кафедры!
Я представил, как шкуру создания сняли с туши, набили опилками и облачили в человеческий наряд – как животных, виденных мною в Музее.
– А его… мясо? – выговорил наконец я, подводя страшную мысль к логическому завершению.
– Вам лучше этого не знать, молодой человек. – Скрэби вдруг показался мне усталым и каким-то подавленным. – Достаточно упомянуть, что оно оказалось весьма ядовитым. И содержало отраву.
– Отраву?
– Как выяснилось. Правда, это я установил лишь… впоследствии, – добавил он. – Когда возник повод изучить останки создания.
– Вы хотите сказать, обезьяна была ядовита от природы или ее отравили?
– Ее отравили, – медленно произнес он. – Праксином.
– Но зачем? Где? Кто это сделал? – Я чувствовал, как рассудок покидает меня.
– Никто не знает, – вздохнул Скрэби. – Но у меня имеются догадки.
Последний экземпляр этого вида, согласно интерактивному экрану, был куплен в марокканском зверинце предпринимателем Горацием Капканном для коллекции Королевы Виктории и отправлен в Великобританию, но погиб при загадочных обстоятельствах по дороге в Лондон, во время бунта на корабле Капканна, «Ковчеге». Из животного затем сделал чучело таксидермист Ее Величества доктор Айвенго Скрэби для коллекции Царства Животных Виктории, большая часть которой располагалась в Музее. Но Королева так любила обезьян, что постановила: пусть они украшают комнаты Букингемского дворца. Куда примата, уже набитого, и отправили где-то в 1850-х. Но в 1864-м, к великому горю последующих поколений эволюционистов, специализировавшихся на человекообразных обезьянах, чучело украли из Букингемского дворца. Его так и не нашли.
