Александр Житинский - Плывун

В ночном трамвае умер человек.

Он, словно тень, без крика или стона

Упал в проходе, не сомкнувши век,

Прижав щекой ребристый пол вагона.

И вот, когда он замер, не дыша,

И равнодушно вытянулось тело,

Его душа тихонько, не спеша

В открытое окошко улетела.

Она была невидима тому,

Кто наблюдал за внешностью явленья,

Кто видел только смерть и потому

Расценивал все с этой точки зренья.

На самом деле было все не так:

Тот человек нелепо не валился,

Трамвай не встал, и не звенел пятак,

Который из кармана покатился.

Подробности тут были ни к чему,

Они изрядно портили картину.

И мало кто завидовал ему,

Вступившему в иную половину.

Его душа существенна была.

Она одна в тот миг существовала.

Расправив два невидимых крыла,

Она уже над городом витала

И видела встающие из тьмы

Тьмы будущих и прошлых поколений,

Всех тех, кого пока не видим мы,

Живя по эту сторону явлений.

У Петропавловки, где важно ходит птица,

Поваленное дерево лежит.

Вода у берега легонько шевелится,

И отраженный город шевелится,

Сто раз на дню меняя лица,

Пока прозрачный свет от облаков бежит,

Горячим солнцем заливает шпили

И долго в них, расплавленный, дрожит.

Скажи, мы здесь уже когда-то были?

По льдистым берегам бродили

И слушали вороний гам?

Наверно, это вечность нас задела

Своим крылом. Чего она хотела?

И эта льдинка, что к твоим ногам,

Задумчивая, подплыла и ткнулась —

Она не берега, она души коснулась,

Чтоб навсегда растаять там.

Живи, апрельский день, не умирая!

Еще и не весна – скорей, намек

На теплый солнечный денек,

Когда, пригревшись, рядом на пенек

Присядем мы, о прошлом вспоминая

И наблюдая птицу на лету.

Когда увидим в середине мая

Поваленное дерево в цвету.

Предчувствие любви прекрасней, чем любовь.

В нем нет упрека,

Нет шелухи ненужных слов

И повторения урока.

Что там случится? Камень и вода,

Да ночи перстенек мерцает.

Предчувствия знакомая звезда

Горит, смеется, тает…

Ты так свободен в мыслях, что порой

Чужой переиначиваешь опыт,

И сердце, увлеченное игрой,

Заранее воспоминанья копит.

И видит улицу и дом,

В котором на ночь окна тушат,

Где лестницы имеют уши,

И двери отпираются тайком.

За окном дожди грибные

Утром, вечером и днем.

Если б не жил я в России,

Я бы тоже стал дождем.

Я бы тучкой синеватой

Проплывал над той страной,

Где родился я когда-то

Перед прошлою войной.

Я смотрел бы долгим взглядом

На Россию с высоты.

Все деревни были б рядом,

Все дороги и мосты,

Все леса, поля и нивы…

И повсюду на Земле

Люди жили бы счастливо,

Улыбаясь снизу мне.

Плыл бы я дождем желанным,

А потом когда-нибудь

Я упал бы безымянным

Тихой родине на грудь.

Какое счастье – быть свободным

От разговоров, от статей,

От книг с их жаром благородным,

От любознательных друзей,

От развлечений, от погоды,

От женщин, Бог меня прости! —

От вдохновения, от моды

И от работы до шести.

Какая радость – жить счастливым

Для разговоров, для друзей,

Для книг с их миром молчаливым,

Для праздников, для новостей,

Для размышлений, для природы,

Для женщин, черт бы их побрал! —

Для вдохновенья, для свободы,

Которой так и не узнал.

В расположении воинской части

Я, лейтенант, но лишь только отчасти,

Лежа на травке в цветущем лесу,

Думал о том, как я душу спасу.

Летние сборы – такая морока!

Призванный для прохождения срока

И изученья секретных систем,

Я, признаюсь, занимался не тем.

Вас, мой читатель, спасали ракеты.

Я же в лесу, изводя сигареты,

В небо глядел, по которому плыл

Ангел в сиянье серебряных крыл.

Как и положено, ангел на деле

Выглядел так же, как прочие цели,

Маленькой точкой, сверлящей экран,

Той, за которой следил капитан.

Он был готов, коль сыграют тревогу,

Выстрелить даже по Господу Богу,

Если всевышний (о Боже, прости!)

По индикатору будет ползти.

Он не шутя, с установленным рвеньем

Занят был вашим, читатель, спасеньем.

Он защищал вас в то время, как я

Думал о смысле его бытия.

Каждый из нас исполнял свое дело,

Обороняя кто душу, кто тело,

И в небесах наблюдая полет

Видел кто ангела, кто самолет.

Загораю на солнышке, веки прикрыв.

Надо мною висит одуванчика взрыв.

Муравей свою бедную ношу несет,

Бесконечное время куда-то ползет.

Поневоле подумаешь: сотни веков

Был порядок толков, а порядок таков:

Бессловесные твари рождались, росли,

Свою скромную ношу по жизни несли,

Не ища дополнительных неких причин,

Умирали под видом безвестных личин

И рождались, чтоб снова опять и опять

Просто есть, размножаться, работать и спать.

А теперь я осмысленно в травке лежу,

За свою драгоценную душу дрожу,

Чтоб она, не дай Бог, не пропала зазря,

Точно жизнь одуванчика и муравья.

Полк, в котором я служил,

Был лихой гвардейской частью.

В нем полковник был, но, к счастью,

Нам до Бога далеко.

В молодецких сапогах

Мы ходили по болотам.

Часовой кричал нам: «Кто там?!»

Отвечали мы: «Свои!..»

В смысле атомной войны

Было тоже очень мирно.

Но зато команду «Смирно!»

Мы умеем исполнять.

Там свои и здесь свои,

Смирные, какой мы части?

Господи, в Твоей мы власти!

Все мы смертники Твои.

Прости, я думал о тебе

За проволочным загражденьем.

Вращалась в стереотрубе

Земля обманчивым виденьем.

Вращалась близкая земля,

Был каждый камень на примете,

Леса, озера и поля

И в общем, все, что есть на свете.

Простой оптический обман

Позволил мне увидеть разом