— И вы хотите сказать, что мои дочери…
— Я хочу сказать, что не имеет значения, кто оказался в точке перешейка. Тут кого угодно пробивает на интуицию. Больше всего почему-то на это… как его… де-жа-вью… Однако параметры точки — приоритет. Сплошь и рядом бывает, что и немассивные события пробивает на точку. Демонстрации какие-нибудь, футбол, прочий бред с продавленной метрикой. Только проку от таких тэпэ — как от козла молока. Масса события и его масштаб — не всегда одно и то же. Вернее, всегда не одно и то же. Бывает, что камушек какой-нибудь на зачуханной дороге сдвинется, а за ним — о-го-го! — такая масса, что ни одна демонстрация, ни одна революция рядом не валяются.
— Птичье дерьмо на улице Ленина… — ухмыльнулся Подорогин.
— Что? — не расслышал Харитон Савелич.
— Так… — Подорогин поскреб ногтем зажигалку-флакон. — А кто определяет, что событие массивно? Депо?
— А кто вообще определяет массу? — Харитон Савелич тоже прищелкнул по зажигалке. — И почему тебя притягивает к земле, а не наоборот? Потому что ты сам так определил? Или я?
— А кто?
— В том-то и дело: никто. Масса — это то, что определяет самое себя.
— Да как вы узнаёте, под каким камнем искать ее?
— Знал бы, — вздохнул Харитон Савелич, — давно уже сидел в Белом доме каком-нибудь. Плевал бы на головы человечеству.
— А — депо?
— А депо, если и не знает, то виду не подает.
— Так значит, все-таки не знает?
— Василич, вся эта тряхомудрия выливается подчас в такую копеечку, что в глазах темнеет. Понимаешь? Затраты на форвард могут перекрывать расчетные прибыли от форварда в разы. Это как если бы стоимость прогноза на ураган превысила размеры ущерба от самого урагана. То есть когда в депо поняли, что стопроцентный форвард по той же Москве-матушке требует не только московского бюджета, но и возведения, по сути, второй Первопрестольной, ахнули. Ахнули, да поздно: в верхах (кстати, у американцев тоже) сворачивание форвардного моделирования приравнивается уже чуть ли не к сворачиванию оборонных программ. Вот так-то. Думали, что закладываем фундамент под телескоп, чтоб за Богом подглядывать. А оказалось — под очередной столп вавилонский. Не попали в будущее, а попали на будущее. И расписываться в собственном пшике не спешим. Ждем, пока американцы изойдут на говно от своих прогнозов раньше нас. Но американцы тоже не дураки — посматривают, на какой высоте заканчивается строительство у нас, где вместо нашей башни начинается потемкинская деревня. Только смех в том, что мы и сами этого не знаем. Во-первых, из-за недостаточного финансирования невозможно точно маркировать валидность самих форвардов. Во-вторых, приходится делать хорошую мину не только перед американцами, но и перед своими же мудозвонами в Кремле.
— Ну, так бы сразу и сказали, — выдохнул Подорогин. — Не депо, а потемкинская деревня.
— Не то и не другое, Василич. Вот зря ты, ей-богу.
— А что?
— Сейчас, когда депо начинает перестраиваться с обычных форвардов на тэ пэ, кое-какие порядочные наработки имеются.
— Какие, например?
— Например, — ощерился с зевком Харитон Савелич, — планирование президентства. Единственно допустимое будущее в наших палестинах. С одной небольшой увязочкой, правда.
— С какой?
— С отсутствием конца света в тех же расчетах. Хороший баян, да? Одна клавиша работает, да и та на своих условиях.
— И это все зачем тогда? — подала вдруг голос Клуша.
— Что? — спросил Подорогин.
— Ну, все… — Клуша обвела сонными глазами комнату, кивнула на окно. — Огород городить-то?
— Чтобы добыть грамм золота, — сказал Харитон Савелич, — нужно перелопатить тонну руды. Как думаешь — по силам это одному?
Подорогин пожал плечами:
— Нет.
— Нет. И слава богу. Потому что, если б золото можно было добывать, как глину, человечество имело бы сейчас другую экономику. Если б, конечно, имело вообще. То же и с вечностью. Если бы точки перешейка можно было высматривать невооруженным глазом, человека пришлось бы отселять куда повыше, а на его место ставить кого попроще, не такого глазастого.
— Вымерли бы, значит, — заключил Подорогин, — как динозавры.
— При чем тут динозавры?
— Ну — переселились бы. Как они.
— Василич, попал пальцем в небо. Ей-богу.
— Почему?
— Потому что с гадами этими, куклами истории, история вообще особая.
— Какая еще история?
— А та история, что имеется официальное мнение, что физически они пребывали всегда в том виде, в каком их и откопали.
— Ходячими скелетами, что ли?
— Не ходячими — зачем? Лежачими. В том-то и дело… Это — ну, как декорация сада. В театре бывал? На сад похоже, а не сад. Даже и не пахнет садом. Липа, короче говоря. Кукла.
Подорогин, разминая спину, сцепил на затылке руки.
— Чепуха какая-то.
— С точки зрения истории — чепуха, — перевел дух Харитон Савелич. — Историку, как полному инвалиду по зрению, проще угадывать динозавра в окаменелой кости, чем видеть саму кость. И про тебя этот инвалид знает одно: что ты уже либо состоявшийся, либо потенциальный труп. Ходячий, как ты сам говоришь, скелет. И вот тебе, между прочим, твой личный костюмчик на исторической сцене. И так еще бы ладно — ходячий скелет, — а что, скажи на милость, если через двести миллионов лет эти скоты реконструируют по твоим костям динозавра?
— Да ради бога, — вздохнул Подорогин. — Через двести миллионов лет — что угодно. Хоть таракана.
Привстав, Харитон Савелич неожиданно протянул ему руку. Подорогин, замешкавшись, подал свою. Они обменялись рукопожатиями.
— Теперь, — водитель придвинул к себе стопку папок, — что касаемо дочкиной самодеятельности… Депо интересуют не все тэпэ, а только по-настоящему массивные. Способов их опознавания куча, но один из главных признаков я тебе назову: наложение прорицания и провокации.
Подорогин, зевнув, подпер голову кулаком.
— Они… — Харитон Савелич достал копию-схему рисунка «лендровера», постучал пальцем по прямоугольнику, очерченному вокруг линии разрыва под джипом, и придавил листок кулаком. — Они, конечно, понятия не имели, что тебе что-то грозит. Но в то же время что-то руководило ими, вело — и когда они рисовали, и когда дрались из-за нарисованного.
— Да где тут провокация? — устало спросил Подорогин.
Харитон Савелич повозил листком по столу.
