Начальник популярно объяснял комсомольскому вожаку, что он, Фокин, оказался в роли шофера машины, у которой четыре скорости, но последние две не имеют тяги и не дают разгона. Вырвался коллектив к Большому Алыму, везет грузы, но такса за тонно-километры строителям невыгодная. Если строители и дальше будут гнать линию такими же темпами, как в минувшую зиму, то разорятся и растеряют специалистов…
— Да неужто Стрелецкий и Заварухин такие глупые? — удивился Корзухин.
— Нет, они не глупые, но нереалисты… А реальным было бы для северных условий оплатой поощрять не только ускорение разгона дороги в тайгу, но и улучшение быта людей в новых районах, увеличение семей… Молодежи нужно капитальное жилье, детские ясли, садики, а нам со страхом твердят: «Семьи осядут на станциях, не захотят двигаться вперед».
Тут уж ни Вадим, ни Павел понять Фокина не могли.
— Я, Тихон Ефимович, бывший десантник, — сказал Вадим, — как в армии, бросаюсь в любую точку, куда прикажут. Жена шпыняет, живем-то в комнатушке щитосборного дома. Я дружил со Стрелецким, но он мне квартиру не дал.
— Потерпи, — остановил его Фокин. — О себе на слете молодежи не говори, а выступай о других. Сейчас у нас заказчик дороги — Министерство путей сообщения, а у него свой интерес: ему не нужна дорога-полуфабрикат, а требуется готовенькая к плановому сроку. У нефтяников свои заботы: они рады-радехоньки любой ниточке-тропиночке, которая бы тащила им грузы по дешевой цене… А у нас, исполнителей дороги, свой норов: мы бросимся на помощь нефтеюртинцам, но не видим себе выгоды… Тарифы установлены нам невыгодные… У всякого ведомства, как и у всякого человека, свой интерес. Вот о чем скажи на слете. А то живем представлениями военной поры. Дорога пойдет за Нефтяные Юрты, там богатейшие края, и дороге конца-края не будет. Нельзя за один сезон одержать все победы, забывая о том, что побеждать предстоит каждый день, каждый год и многие десятилетия, а для этого нужны младенцы, которые опять же вырастут в строителей.
— Почему же Павлу Николаевичу не удалось включить четвертую скорость? — спросил Вадим.
— Нам нужны идеи, много идей, — проговорил Фокин. — Но за ценные идеи придется немало платить… А представь себе, что Заварухин заработает миллион, с ним тогда ты, как комсорг, не сможешь запросто разговаривать.
— А можно и не платить! — воскликнул Вадим.
— Тогда головастые Заварухины превращаются в говорунов, саботажников, не проявляют никакой инициативы. Так что экономический прогресс придется оплачивать… И последствия как-то предусматривать. Понимаешь? Не гадать, не действовать на авось, а строго прогнозировать будущее и последствия каждого крупного мероприятия.
— У Зота Митрофанова, что ли, учиться? — хохотнул Корзухин; и Фокин отозвался на его шутку тоже смехом.
— Нет ли желания у тебя, Вадим Алексеевич, поехать в Нефтяные Юрты заместителем начальника строительно-монтажного поезда? — спросил Фокин, подымаясь с кресла.
— Я готов! — Вадим вскочил с кресла, расправил грудь, одернул полы пиджака. А Павлу показалось, что это он сам вскочил…
— Спасибо. Не спеши. Проведи слет, найди себе замену и поезжай на Север. За зиму обустройтесь на новом месте, создайте базу, набирайте коллектив человек триста. Тогда с северной точки ударим через тайгу навстречу южным подразделениям. Без энтузиазма не обойтись.
— А какого вы мнения о Стрелецком? — спросил Павел голосом Корзухина. — Неужели он был близоруким, недальновидным руководителем?
— Он подорвался в любовной драме, — усмехнулся в усы Фокин. — Если руководитель не смог предусмотреть последствия своей любви к замужней женщине, то что же от него ждать в решении масштабных проблем?..
Павел вздрогнул, возмущенно покрутил головой, освобождаясь от наваждения, от нелестных мнений о себе самом.
— Это ты сказал о любовной драме?
— Вы слышали голос Тихона Ефимовича, — возразил Зот, он сидел все в той же спокойной позе.
— Не надуешь! — Стрелецкий приложил к лицу ладони, потер лоб, щеки, веки, как бы умываясь или отгоняя дрему, и сердито проговорил: — Не мог я слышать голос Фокина! Дурацкую роль ты избрал себе! Кому нужны твои пророчества? Шел бы работать в плановый отдел, а то морочишь голову, оскорбляешь чревовещательством… Не забывай, чем кончила знаменитая Кассандра! Ты рядишься под объективность и не хочешь помогать делом. Если не можешь предотвратить ни одной неприятности, то зачем твое прогнозирование?
Я бы сделал тебя ближайшим другом, выполнял твои подсказки, советы, предложения, если бы видел в них пользу для производства, для коллектива, если бы ты предостерег меня от ошибок…
— Ошибка в вашем генетическом коде, Павел Николаевич, — тихо проговорил Зот, — в природе вашего организма, в характере. Я предупреждал и вас и Дашу, но разве вы послушали меня? Я провел эксперимент по корректировке судеб, но моя корректировка не удалась, хотя древние учили: дело умных — предвидеть беду, дело храбрых — управляться с бедой, когда она пришла…
— О чем же мы толкуем? Если я состою из ошибок, то и руководить буду только с ошибками, — с напускной обидой проговорил Павел.
— Ребенок рождается совсем глупым, хотя в нем скрыт разум высший. Постепенно он развивается, поднимаясь по ступеням воспитания и образования. Но самые высокие ступени самовоспитания достигаются системой самопостижения, проявления своего высшего интеллекта, умения пользоваться им. Вы можете стать во сто крат мудрее и могущественнее, чем считаете себя, если будете служить людям, а не своим мелким желаниям. Если научитесь искусству проницательности. Вы, Павел Николаевич, необыкновенный человек, по… нельзя научиться плаванию, не учась плавать… Нельзя быть руководителем, не постигнув законов в себе самом…
Павла подмывало наговорить Митрофанову дерзостей, пригрозить наказанием… Очень уж сомнительно, чтобы в человеке, кроме обычного разума, был еще какой-то сверхинтеллект… Павел хотел похлопать Зота по плечу, но ладонь его шлепнулась на спинку скамьи. К своему удивлению, Стрелецкий не увидел Зота, он словно растворился…
— Хорош! Выходит, я беседую сам с собой? — усмехнулся Павел. Он пошарил взглядом по кустам, между берез, за телеграфным столбом, глянул в просвет аллеи, на россыпь золотых листьев, на темные силуэты больных, прохаживающихся по тропинкам больничного сквера, но нигде не обнаружил высокой и крепкой фигуры Митрофанова. Неужели его и не было? Пройдя к ограждению, Павел увидел вдали лес, отделенный от неба линией горизонта; вся растительность вокруг сияла, трепетала под лучами солнца, а из проема между высокими кирпичными зданиями дул влажный, пахнущий гарью машин западный ветерок.
