Ознакомительная версия.
Все они счастливы.
По-своему.
Говорят, подобные Беличи есть и в других странах — везде, где оставались мастера и искусники, талант которых по капле выпивал черный демон. Но так до конца и не выпил.
Первая безумная глава
Живи, Ленни!
Улицы оцеплены, в городе переполох. Непропорционально длинные тени мелькают тут и там, почти во всех окнах горит свет. Люди высовываются из окон и спрашивают: ну что там? Долго еще? В чем вообще дело? Им отвечают: мэра Базиля убили, полицейские ищут убийцу. Вести передаются как в испорченном телефоне. Народная молва превращает убийцу в боевой отряд целителей, вооруженных бензопилами и убивающих всех подряд одним лишь словом. К чему тогда бензопилы? — спрашивают скептики. Для нагнетания страха, растолковывают им. Что непонятного-то? Для наг-не-та-ни-я.
Теперь в бездну можно провалиться, даже если твердо стоишь на ходулях! — вещает невесть откуда взявшийся пророк. Он сидит на постаменте и убеждает всех мысленно проговаривать детскую считалочку. Зачем? Чтоб не провалиться!
Любка Мойкова с улицы Фонтанной родила двухголового младенца, объясняет негр Джим посетителям бара. Э, нет, возражают ему. Она родила человекокрыса, таким будет следующее поколение людей. Вот отчего переполох.
По городу гуляют сотни правдоподобных версий. Верите хотя бы в одну из них?
Есть такая игра: «Верю-не верю». В последнее время она немножко видоизменилась. Играют втроем, главный игрок стоит на камне с завязанными глазами. Перед ним еще один камень. А может, камня нет, и впереди гладкий асфальт. Обычный асфальт, смертельный, если на него наступить. Два оставшихся игрока — один ангел-хранитель, второй — дьявол, наперебой врут и честно предупреждают того, у кого завязаны глаза. Тут всего два варианта: или камень есть и можно идти безопасно, или камня нет и человек должен остаться на месте. После каждого «верю» или «не верю», «ангел» с «дьяволом» бросают кости и, в зависимости от выпавших очков, меняются ролями. Это в высшей степени опасная игра.
Представьте себя идущим по жизни игроком, в одно ухо вам шепчет Дьявол, в другое — Бог. Впереди опасность, внушает Бог, обойди стороной. Никакой опасности нет! — хохочет Дьявол, иди напрямик. Как вы поступите? Особенно, если не знаете, кто из них кто. Будете в мучительных раздумьях топтаться на месте? И никогда, ни за что не сделаете и шага? Не лучше ли тогда вообще позабыть о Боге и Дьяволе и надеяться лишь на себя?
Мы идем через рабочие окраины, мимо подозрительных ночлежек, идем по грунтовке, где нет безопасных камней. Смеркается, ходули скользят по мокрой земле, и дующий в спину ветер пронизывает до костей. Ветер подталкивает нас: скорее, скорее! Иринка вцепилась в мой рукав и трясется от холода, кутается в длиннополую куртёнку. Дрожь передается и мне. Чтоб успокоить Иринку, рассказываю о своем детстве: вспоминаю курьезные истории и проделки, горести, обиды на вечно пьяного отца. Даже припоминаю, как мать пела мне, несмышленышу, колыбельную. На глаза наворачиваются слезы, и я перескакиваю на роман, который читал только Волику.
— Ты писал книгу о любви? — переспрашивает Ира.
— Ну да, такой вот чудак… Мальчишка и о любви пишет. Правда, странно? Я вроде говорил тебе раньше.
— Ничего странного, — заявляет она. — Ты молодчина.
— Обидно, что недописал. Когда отец сжег листы, пороху не хватило заново начать, восстановить рукопись.
— Всё равно — молодчина. Только бесхарактерный.
— Бесхарактерный? Вот спасибо.
Под ноги бросается кошка. От неожиданности Иринка спотыкается и едва не падает: я успеваю ее подхватить. Ирка прижимается ко мне и внезапно начинает реветь. Мы стоим, прислонившись к задней стене длиннющего склада, изнутри раздается гул: у-у-у, словно там работают станки. Людской шум и огни далеко позади. Но расслабляться рано — охотники прочешут весь город, а затем и предместье, в этом можно не сомневаться. Я подаю всхлипывающей Ирке носовой платок и заставляю высморкаться. Достаю из кармана ее куртки самопальные папиросы и спички. Жаль, нет спиртного — хлебнул бы прямо из горла. Прикуриваю. Табак низкосортный, забористый, и я захожусь в кашле. Однако никотин успокаивает, да, мнимо — но ведь расслабляет, пьянит. Хочется вернуться и с нахальным видом пройти мимо оцепления, авось пронесет.
Дур-рак! — одергиваю себя.
Ищут не только нас, в городе — грандиозная облава, которую с санкции мэрии устроили охотники. По противоречивым и обрывочным слухам накрыли немалую «шайку» целителей; глубоко законспирированные, они «орудовали» здесь уже год. Теперь охотники вылавливают уцелевших. Нам ни в коем случае нельзя попасть под частый гребень — могут опознать по приметам. В любом случае, если задержат, будут устанавливать личность. А это чревато.
От поддельных документов я поспешил избавиться: небрежно сляпанные удостоверения еще подозрительней, чем их отсутствие. Вещи пришлось бросить. Удирали, что называется, со всех ног, может, потому и вырвались. Кто знает, что сейчас творится в городе.
— Дай сигарету… — просит Иринка: на щеках блестят слезы.
Прикуриваю и для нее. Девушка жадно затягивается, выпуская дым из ноздрей.
— Все-таки плохо, что ты куришь.
— Да ладно, я же нечасто. Балуюсь, как говорит Лютич. Ты веришь Лютичу?
— Почему ты спрашиваешь?
— Ну… как он там, интересно?
— Думаю, выкарабкается.
— Конечно, это же Лютич — везде пролезет, всюду успеет. И как у него получается? Наверное, продал душу дьяволу.
— Зачем дьяволу покупать души? Их у него навалом.
Молча докуриваем. Иринка наконец успокаивается, и мы идем дальше, чтобы шагов через триста уткнуться в забор из металлической сетки с колючей проволокой наверху. За забором — карьер, освещенный редкими фонарями. Тут и там высятся кучи отработанной горной породы, копры, грейферы, драглайны, кабинки, вагончики на деревянных чурбачках. Мы бредем вдоль забора, протискиваемся в щель между створками ржавых железных ворот и, озираясь по сторонам, спешим пересечь карьер.
— Здравия желаю! — раздается над ухом.
В тени вагончика стоит пожилой шахтер в испачканной углем форме, вроде той, в какую одет и я. Фонарь, укрепленный на каске, слепит глаза, в правой руке шахтера — обрез. На ногах — особые, специально разработанные для шахтеров ходули: сложный механизм, система противовесов, легированный сплав. Видал я такие, на черном рынке бешеных денег стоят.
— Здрасте…
— Из города?
— Ну.
— На заработки подался?
Киваю.
— На каком руднике вкалывал? — Шахтер покашливает, тягуче сплевывает на землю. Должно быть, принял за «своего». Обрез направлен не на меня, вниз, но что мешает поднять его и выстрелить?
Ознакомительная версия.
