Когда, однако, последний все же исчез, Нина сказала с некоторым облегчением:
— Слава Богу! Теперь, кажется, самое время позаботиться и о себе. — С этими словами она села на имевшийся тут диван, достала тот мобильник с единственной кнопкой и нажала ее.
— Смотрю, не торопишься ты, дитя, — тотчас прохрюкал знакомый голос. — И весьма напрасно, между прочим, не торопишься, минуточки — они знаешь, как быстренько бегут, а у тебя их всего четыре осталось про запас. Его императорское величество уже полминутки назад чуть не сделал анабузык, а я ему: "Чего так спешить? Точность — вежливость королей и императоров. Вот через пять минуточек анабузык — это будет вполне вежливо"… Отчего же ты, дитя, до сих пор так ничем и не порадовала нас?
— Вашим величествам придется немного подождать, — спокойно ответила Нина. Кое из-за каких заминок то, чего вы ждете, произойдет не позднее, чем через двадцать минут, так что потерпите еще чуть-чуть.
— "Немного", "чуть-чуть", — буркнул король. — Так мы, дитя, не договаривались. Вот император мне говорит: анабузык, и все тут!
Нина сказала хладнокровно:
— Ну и на здоровье анабузыкайте — тогда не получите волшебного слова, чтобы монетки текли.
На миг воцарилось молчание, наконец король, вздохнув, проговорил:
— Да, ты умеешь уговаривать, дитя. Что ж, даем еще ровно двадцать минут, но это наш последний карабасон. И не приведи Мардук, если ты и на этот раз заставишь нас в тебе разочароваться! — и в трубке загудели сигналы отбоя.
— Думаешь, двадцати минут хватит? — спросил Еремеев.
Она пожала плечами:
— Не знаю. Но я чувствовала, что большего нельзя просить у этих скотов, не согласились бы ни за что… В принципе, может и хватить… Думаю, мои шансы — где-то процентов тридцать.
— Наши шансы, — поправил ее Еремеев. — Ты же знаешь, я тебя не оставлю.
Она вздохнула:
— Да, знаю, Димочка. И поэтому даже не уговариваю тебя уйти. Но очень жалею, что втянула тебя во все это. Вообще все-таки зря я, наверно, очутилась на твоем пути.
— А я, — сказал Еремеев, — сейчас больше всего жалею, что ты мне раньше не повстречалась… Ну то есть — что толком не заметил тебя, когда увидел в первый раз.
— Ты говоришь это, — грустно ответила Нина, — потому что… Ну, в общем… — Она кивнула на свой поясок.
— Нет, дело не в этом! — попытался вклинится он. — Я — честное слово…
— Не надо… — перебила она его. — Может, я уже и не узнаю никогда, говоришь ты правду или просто утешаешь… Но сейчас, пока мы оба не знаем, чем все это закончится, я хочу… Димочка, я хочу, чтобы ты стал моим, а я — твоей. Хотя бы на эти минуты!.. Только, пожалуйста, ничего не говори… Иди сюда Димочка…
Он подошел, присел рядом с ней, обнял, прижался губами к ее губам…
— Выключи фонарь, — сказала она.
Что было дальше?.. Провал, исчезновение, вневременье… Хрупкое тело, горячие губы, слабый вскрик… Растворение друг в друге, смертельный поясок между двумя нагими телами… Она была прекрасна!.. Господи, ей же только шестнадцать!.. Не имело значения. Близость тел и близость смерти одинаково их уравнивала. И — этот полет в невесомости. Откуда такая невесомость? От счастья? Все от той же близости смерти? От ощущения, что это — навсегда. На всю оставшуюся у них в запасе жизнь! Сколько ее им отмерено? Сколько осталось?.. До смерти… До жизни… Какая разница! Только бы еще, еще миг в запасе, один миг!..
Господи, зачем, зачем звонит этот телефон? Какое дело всему остальному миру до них двоих?..
— Неужели прошло всего двадцать минут?! — произнесла она.
Пискнула нажатая кнопка, и из трубки послышалось:
— Да, умненькая, ты все-таки умеешь держать слово — поползли акции вниз!
— Во сколько раз упала цена? — спросила Нина.
— Пока раз в десять… Ой, уже, сморю, в пятнадцать!
— Дождитесь, когда упадут в тридцать пять раз, как договаривались, и сразу скупите все оптом. Сразу! Иначе много потеряете.
— Понял, дитя. Все сделаем по-твоему — тебе можно верить.
— Тогда, — сказала она, — отключайте-ка вашу анабузыкалку.
После паузы из трубки донеслось:
— Гм, а вот с этим ты торопишься, милая. Монеточки-то наши пока что не капают. Ты случаем не забыла это самое волшебное слово?
Нина твердо ответила:
— Пока не отключите анабузыкалку, ничего не скажу.
— Что-то ты того, что-то ты расхорохорилась, дитя, — прохрюкал король. — Кнопочка-то сама знаешь, у нас под рукой. Не боишься, что эдак мы разобидемся да и нажмем ее вгорячах?
— Что ж, нажимайте — тогда уж точно волшебного слова не получите.
Король спросил с сомнением:
— А отключим — скажешь?
Нина была тверда.
— Сразу скажу, но только после того.
Некоторое время король и император перебранивались на тарабарском наречии, наконец король произнес в трубку:
— Дитя, ты из нас просто веревки вьешь!.. Но… Но доброта наша нынче не знает границ. — Словно перед прыжком в ледяную воду, он произнес напоследок: — Эхххх!.. — и писк в пояске тут же смолк.
— Порядок! — сказала Нина Еремееву.
Он разорвал поясок руками и отшвырнул его в темноту.
— Ну, — донесся из трубки настороженный голос, — и где оно, твое волшебное слово?
— Бедные вы бедные… — со вздохом ответила Нина.
— Ты хочешь сказать — слишком доверчивые? — зло спросил король. — Не шути с нами, девчонка, мы найдем способ заставить тебя пожалеть о таких шутках!
— Да и не думаю шутить, — сказала она. — А бедные вы потому, что детство у вас было, видимо, суровое, если не знаете самых простых вещей.
— Это каких же?
— Не знаете, что волшебное слово — это всего-навсего "пожалуйста"!
— Гм, и только? Можно его вводить?
— Конечно!
После минутной тишины из трубки послышалось:
— Пошли монетки! Закапали, закапали родимые!.. Право, с тобой приятно иметь дело, дитя. Ты можешь всегда рассчитывать на наше благорасположение — ведь, глядишь, когда-нибудь еще повстречаемся. Как ты полагаешь?
— Не знаю, все может быть, — ответила Нина и выключила телефон.
Лежали, молчали. Не сразу удалось осознать, что время обрело свое прежнее свойство — течь в бесконечность, не упираясь в смертельную красную точку под чьим-то корявым пальцем. Но в этом старом времени он, Еремеев, теперь чувствовал себя совершенно по-новому, хотя еще не освоился в этом своем новом состоянии. Пока он знал одно: отныне без этой девочки, лежащей рядом, ему — не жизнь.
— Ну вот, — тихо сказала она, — все миновало… Теперь можешь идти… — И с жаром добавила: — Правда, Дима, уходи, уходи поскорей!.. Уходи! Ну!..
