И вот я задаюсь вопросом: откуда у Гаса берутся деньги? Дело-то в том, что очень уж много удачных сделок проворачивает этот маленький, скользкий хлыщ.
— Ты слышал об этой фигне ААЖ? — спрашивает он у меня.
— Только постольку, поскольку они сцапали мою внучку. Я не знал, что они фильтруют выпуски новостей.
— У меня есть кое-что, что фильтрует фильтры, — говорит он. — Это новость, о которой нам необходимо знать.
— О моей внучке?
— Нет. Посмотри мне в глаза. Ребята, которые это делают — команда. В стране существует несколько команд, но все они связаны между собой, и это старичье.
Внезапно я вспоминаю о ведущемся за нами масштабном наблюдении.
— И что?
— Наша сказка летит на ветер, согласись! Добренькие старички развлекаются компьютерными играми и принимают физиотерапию.
Глаза Гаса тверды как камни.
Я знал это. Гас — игрок.
Я спрашиваю его:
— А сколько ты… отстегиваешь Кертису?
Его лицо и улыбка не более выразительны, чем у броненосца за его спиной. Его брови слегка подпрыгивают.
— Слишком много, — отвечает он.
— Еще кто-нибудь?
Я задаю этот вопрос, имея в виду: кто остальные игроки? Приятно сознавать, что даже в нашем возрасте мы еще можем обзаводиться новыми знакомыми и друзьями.
— О да, — говорит он, оглянувшись по сторонам. — Начать хотя бы с Добрых Фей.
Добрые Феи — это парочка, они вместе уже пятьдесят лет. Они смотрят из-за своего столика и кажутся мне злобными.
— Я дам тебе фильтр, — говорит Гас.
Он держит слово, и я-таки получаю почту. Получается не сразу, почта загружается как непристойные картинки. Я пробую раза два и наконец отыскиваю код. Загружаю программу и получаю новостную картинку иного характера.
И вот я загружаю газету и читаю потаенную историю. Эта команда действует уже не первый месяц. Старые ребята захватывают бронированные электронные камеры, старые ребята распыляют в клубах парализующий газ или пускают электрические разряды в бесчисленные компьютеры. Они вырезают все, вплоть до последней сумочки и наручных часов, в то время как артиллерия, предназначенная для обороны игроков, оборачивается против них.
Есть застреленные старички, застреленные младенцы, застреленные красивые юные девочки, которым бы надо наслаждаться жизнью. Я никогда не испытывал уважения к прямым преступным действиям. Деньги — это магия, это религия. Вам нужно всего лишь войти в храм и удовлетворить себя, так, чтобы никто не пострадал.
Но я говорю не об этих дегенератах. Для них весь смысл в том, чтобы причинять страдания другим. Это даже не жулики. Жулики стремятся остаться незамеченными. Это же до того тупые и злобные парни, что хотят глобальной известности.
И возглавляет их безумец, который называет себя Силуэтом. О Иисусе, как в это можно поверить? Вероятно, он рос с мечтой сделаться преосвященством или чем-то в этом роде. Он по-прежнему проделывает свой немой трюк с выворачиванием рук, указывающих вниз. Силуэт худощав, словно манекенщик. У него колени толще, чем бедра, но (тьфу!), он весь в черном, и у него пустое лицо, просто черное пятно, без глаз и рта. О, Крутой Папа.
Я бросаю один взгляд на этого парня, и мне уже известно, кто он. Вы же знаете, мое поколение не проходило через войны. Мы росли, видя ужасы по телевидению, и задумывались о своей одежде. Этот парень сидит передо мной и не скрывает, что у него скулы убийцы. Наверное, ему лет восемьдесят, и он заботится о своей внешности.
Естественно, и манифест у него есть. Этот странный голос каркает его мне в лицо, и я наконец понимаю, что он использует аппаратуру, защищающую от узнавания. Никакого «отпечатка голоса» [113]. И звучит его голос так, как если бы он говорил под водой.
— Вы вынюхиваете деньги у стариков. Вы раздеваете нас только потому, что мы не можем бежать и нанести вам ответный удар. Вы оставляете нас без горячего водоснабжения и запираете нас в дорогих тюрьмах, которые называете Домами. Вы не выплачиваете нам обещанных пенсий. Когда мы болеем, вы заявляете, что страховые взносы, выплаченные нами в течение всей нашей жизни, не покрывают расходов на обслуживание. Вы хотите, чтобы мы умерли. Вот так. Мы умрем. И, уходя, мы отберем у вас все.
А знаете, что здесь самое гнетущее? Я знаю, откуда он. Я точно знаю, что имеет в виду Силуэт.
— Век Гнева, — провозглашает он и сжимает кулак.
На следующий день я опять оказываюсь в баре рядом с Гасом. Я привел с собой Джаззанову, словно он — мой талисман удачи. Гас тискает Мэнди. Мэнди когда-то занималась спортивными танцами. Фигура хоть куда у нее, я вам скажу.
И ротик у нее есть, и мозги, чтобы его использовать. Упакована она так, как во времена накопления собственности. Что ж, пускай. Такого острого взгляда, как у старушек подобного сорта, вы не встретите ни у кого.
Мэнди говорит:
— Вопрос в том, что будет, если эти подонки раскочегарят печку для нас всех.
— Угу, — говорит Гас. — Мы закончим свои дни на улице.
— Я уведу с собой Кертиса, — обещаю я. — У меня есть улики против этого типа.
Это не производит впечатления на Мэнди.
— Отлично! Можете существовать в одной коробке. Надеюсь, вам там будет лучше.
Мы слишком стары, чтобы бояться. Просто мы отвернемся от всего этого. Если мы поддадимся страху, он захлестнет нас, нам откажут ноги, и мы сделаемся маленькими, хрупкими и дряблыми. И станем похожими на куски высохшей кожи. Когда-то она была мягкой, а сейчас жесткая, как железяка.
Добрые Феи сидят и прислушиваются. Они мозговиты, как суки. Я хочу сказать, что это единственные известные мне люди, способные диктовать своим гениталиям, что им делать. Они поженились пятьдесят лет назад и с тех пор только трахаются. Мне думается, СПИД виноват.
Иногда Добрые Феи говорят в унисон. Они как близнецы, которых заперли вдвоем сразу после рождения.
— Мы должны забрать Силуэта.
Выйти вперед, пока мы раздумываем. Точно. Побить. Нас? Побить.
А потом все мы разражаемся смехом. Мэнди кашляет, как собака, когда ей отказывают голосовые связки. Гас скрипит. Я знаю, что от меня исходит звук, похожий на тот, что бывает при перекатывании гравия. Джаззанова таращится в пространство. Он не хочет оставаться в стороне, он смеется мигающим огням и проглатывает кусочек жареного картофеля, думая, что это таблетка.
Мэнди лаяла:
— Команда невробиков!
Добрые Феи сидят, держась за руки, посасывают сигаретки, и на их лицах не двигается ни единый мускул.
Фея Один, само спокойствие:
— Забавно было бы быть в картонной коробке.
