— Корабль.
— Тогда, — великий преступник расхохотался, — бросим его! Пешком пойдем! Не болтай, командуй!
Марат оглянулся на лежащего у стены пилота.
— Если он умрет, корабль отправит сигнал тревоги.
— Не умрет, — заверил Жилец, — пока я не захочу.
Марат помедлил и спросил:
— А можно узнать, как ты его…
— Пилота? — спросил Жилец. — Яд глубоководного богомола. Братва с Патрии подарила. Жало богомола двадцать тысяч стоит, и еще найди его… Приклеиваешь иголочку на ресницу — и пошел. А понадобилась — оторвал, пополам сломал, подождал минуту — и можно втыкать. Любую тварь с ног валит. Восемнадцать лет хранил. Розовым мясом чуял — пригодится… А теперь…
— Ясно, — перебил Марат, вводя стартовые команды. За три месяца жизни в синем песке пальцы огрубели, и, когда мизинец слишком сильно надавил на вестибулярную петлю, машина дала понять, что ей некомфортно. — Теперь замолчи и не шевелись. Сейчас утроба сделает тебе инъекцию растворителя, чтобы костная ткань стала мягче… Иначе умрешь… Успокойся, расслабься и не дыши. Попробуешь дышать — сломаешь ребра. Сейчас, если хочешь что-то сказать, скажи, потому что после моей команды тебе надо заткнуться.
— Понял я, — мрачно пробормотал Жилец. — Не дурак.
— Поехали, — сказал Марат.
4.
Чуда не случилось, да и не бывает чудес в Дальнем Космосе. Корабль не выдержал, ему просто не хватило сил и дыхания, он переохладился и заболел, как только оказался в обычных трех измерениях. Корабли заболевают быстро, за несколько минут, потом подыхают, и не дай бог оказаться в пространстве на подыхающем, сошедшем с ума корабле. Бывает, они бьются в истерике или несутся, не слушая команд, самопроизвольно прыгая в гипер и назад, пока не произойдет распад материи. Всякий абитуриент Пилотской академии знает, что корабль — это не человек, кораблю нельзя приказывать то, что он не в силах выполнить.
Стены рубки потекли желчью. Марат возбудил все аналитические системы — половина узлов не работала. Подохли силовые установки и кроветворные органы. Перегрелись и отказали серверы высшей нервной деятельности. И даже в хорошо защищенном блоке аварийной связи лопнули сосуды. Биом агонизировал, задыхался в смертном ужасе и не мог даже послать сигнал о бедствии.
Зато Жилец хохотал в полный голос. Его лицо было мокрым от пота и совершенно диким. Вывернутые ноздри раздувались, оскаленный рот открывал коричневые зубы.
— Добрались! — выкрикнул он. — Давай, сопляк, рули!
— Нет, — возразил Марат, торопливо меняя настройки. — Не добрались. И не доберемся. Корабль умирает.
— И черт с ним!
— Мы не сможем сесть.
— Идиот! — загрохотал Жилец. — Мы не будем садиться! Бросим корыто здесь, дальше пойдем в инстинктивном режиме!
— Нельзя, — прохрипел Марат, вводя команды одну за другой. — На борту люди.
— Люди? — Жилец беззаботно фыркнул. — Шесть тысяч приговоренных к пожизненному! Опомнись, дурак! На этом корабле ты один — человек! И то потому, что я так захотел! Вводи инстинкт!
— Я не могу.
— Ты пилот или фраер? Понюхай, неужели не чувствуешь? Началась гангрена, брюхо гниет! Мы заразимся! Включай сброс!
— Так нельзя, — сказал Марат.
Жилец уперся голыми локтями в скользкие края утробы, привстал, выпятил челюсть.
— Тогда я тебя задушу! — проревел он. — И сам поведу! Ты свою работу сделал! Аварийные команды я знаю! Даю три секунды!..
На счет «три» Марат зажмурился, призвал на помощь Кровь Космоса и погрузил дрожащие руки в теплое, пахнущее сырым картофелем серое вещество мозга живой машины.
Ящерица сбрасывает хвост, а корабль — голову. Пилотскую рубку.
Тряхнуло. Марат сжал зубы. Корабль очень мучился, он был только наполовину живой, но не хотел умирать, словно был полностью живой, и последним сигналом, посланным пилоту, был вопль страдания. Марат в ужасе разорвал ментальный контакт и заплакал.
Если поместить в сознание муравья всю боль кашалота, муравья разорвет.
— Кровь Космоса не простит нас, — прошептал Марат. — Мы великие грешники. Мы убили людей.
— Они сами себя убили, — проскрипел великий вор. — Ты ни при чем.
— Кровь Космоса ничего не прощает!..
— Я тоже! Заткнись и включи экраны.
— Я даже не знаю, где мы!
— А тебе и не надо.
Марат включил, у него перехватило дыхание.
Планета была прямо под ними, серебристо-желтая, в тонкой, плотной, облачной шубе атмосферы, а из-за ярко-фиолетового края выглядывало, рассылая обильные лучи, местное светило, желтый карлик.
— Смотри какая… — почти нежно произнес Жилец. — Большая, теплая. Золотая.
— Ты уже был здесь?
— Только в мечтах, пацан, — ответил Жилец. — Только в мечтах… Слушай, я не могу найти ремни.
— Их нет, — процедил Марат. — Вытяни руки и ноги. Утроба сама тебя удержит.
— Она не держит!
— Значит, сам держись. Половина систем подохла. Садиться будем вручную. И вслепую. Или сгорим, или разобьемся. Шансов мало.
Легендарный вор захохотал.
— Шансов всегда мало!
— Замолчи! — выкрикнул Марат. — Мешаешь! Упрись ногами и руками.
— Некуда, начальник, — возразил Жилец. — Тут всё мягкое и скользкое.
— Вот в мягкое и упрись. Мы садимся наугад. Если ты что-то знаешь про эту планету, говори. Куда двигать — к экватору? К полюсам? Что за атмосфера, где океаны, где материки?
Жилец смерил Марата презрительным взглядом и нехотя сказал:
— Мой друг… Жидкий Джо… он говорил, что тут рай. Лучше, чем на Старой Земле. Вода, атмосфера, климат — всё как надо… Здесь никто никогда не был…
— А этот… твой Жидкий? Он — был?
— Был. Он везде был… — Жилец опять трубно расхохотался. — Давай, парень! Я знаю, что ты лучший пилот Федерации в своей возрастной категории. Нам нужна мягкая посадка!
Марат тоже решил захохотать, потому что в их ситуации о мягкой посадке мог рассуждать только полный дилетант. Пилотская рубка имела неприкосновенный запас энергии, но Жилец, судя по всему, неплохо разбирался в биомеханике и не хуже любого пилота знал, что такое гиперпространственное переохлаждение. Ураганная гангрена в считаные минуты губит и тело корабля, и голову. Голова успела оторваться, но процесс омертвения тканей остановить уже было нельзя. Марат поделил остаток мускульных сил поровну между контурами охлаждения и торможения, переключил надпочечники в режим максимального стресса, после чего закрыл глаза и попытался расслабиться.
Но ни захохотать, ни расслабиться не сумел. Десять минут назад он стал косвенным виновником гибели шести тысяч пассажиров. Последний раз он хохотал в кино, два года назад, вместе с Юлой. Однако Юла осталась в прошлой жизни. И статус лучшего пилота в категории до двадцати лет — тоже. В нынешней — только тело, до сих пор зудящее от синего песка, и узкое, вибрирующее пространство пилотской рубки: две утробы, между ними — консоль, выше — экраны визуального контроля. И два горячих мокрых тела, две пары сверкающих глаз, и два помутневших сознания, и два сильно бьющихся сердца.
