— Ой, а это что за штучка? — прыснула Грэя, шаловливо эту штучку потрогав.
— Вырастешь — поймешь, — обрезал я. Не штучку, конечно же, обрезал, а шуточки Грэи.
Когда взрослые брали на борт землян, они вставляли каждой особи имплантат (есть еще вариант написания — имплантант, у русскоязычных землян нет единого мнения, как писать это слово. Если перерыть гору литературы, то убеждаешься, что частота употребления обоих слов приблизительно одинакова, но у землян в головах всегда порядочная каша!). Это довольно нейтральный приборчик — датчик по своей функции. Я не хотел делать с попавшей к нам особью то же самое, что обычно делали с другими особями.
— Давай поможем мужику…— предложил я, загоревшись своей идеей.
Грэя удивленно повела средним глазом верхнего ряда, от ее игривости не осталось и следа. Она еще не знала, что я планирую сделать, но приготовилась возражать, а при случае оказать мне сопротивление.
— Вот за это нам так влетит! — Грэя, похоже, поняла, что я задумал. — Земляне не должны, не имеют права!
— Грэя! Смотри, какой великолепный мужик. Смотри, сколько он перенес в своей жизни всякого-разного. Давай попробуем.
— Влетит нам, если узнают! — она еще на словах сомневалась, но с нетерпением взялась за то, что предложил я.
Мы воткнули ему в левый бок прибор, вводящий препарат. Мы ввели этой земной особи то, что ни в коем случае не полагалось для них: Программу Управления Временем. Теперь перед нами лежала не земная особь. Бывшая земная особь стала чем-то другим. Я не знал названия этого нового существа. Я назвал эту особь Первой Трансгалактической Надрасовой Мутацией. Когда их станет больше, они получат название, состоящее из одного слова. Но еще не пробил час, чтобы их стало больше.
27. Со страхом и трепетом ждал я момента, когда у меня начнется замена сердца на новое: сильное и без шрамов от бесконечных стрессов. Какая боль ждет меня тогда, какое очередное потрясение? Почка уже, вроде бы, восстановилась. Точнее, поменялась на новую. Доктора проводят консилиум — пытаются объяснить причину этого чуда. Мой лечащий хочет писать диссертацию на моем примере. Он там что-то научно обосновывает, исследует, доказывает. Но что? Три необъяснимого происхождения точки на своем левом боку я ведь ему так и не показал.
28. Три точки на своем левом боку я докторам не показывал, одному только слегка намекнул, возможна ли причина происходящего со мной, скажем так: в иной плоскости понимания? Он промолчал, достал блокнот рецептов, прописал мне какую-то пилюлю, я ее, естественно, есть не стал. По сути, о происходящем со мной догадывался только я. Главное испытание поджидало меня на том этапе, когда произойдет обновление кожи: старая кожа отскочит, как змеиная чешуя при линьке, и взглянет на мир мое молодое лицо.
29. Зачастую люди для того, чтобы объяснить что-то, не поддающееся их пониманию, стараются перевести происходящее на понятный для них язык. Если я скажу: чтобы обрести реальное долголетие, надо перенестись в Пространство Иных Измерений, они пожмут плечами. Вот если бы им сказали: съешь вот эту таблеточку, и триста лет на Земле тебе обеспечены…
Им говорят: прилетели инопланетяне, забрали меня на летающую тарелку, воткнули мне в бок какую-то штуковину, я стал снова здоров и молод, а на боку у меня остались три незаживающие точки. И говорящего понимают.
Но на самом деле все было несколько не так. Даже совсем не так.
30. Планировали начать работу в десять утра, но мне удалось приволочь Кричухина в офис Волчкова только к часу дня.
— У меня был голодный обморок, — начал Миса свою любимую песню, я с трудом сдерживал улыбку, но Волчков слышал это впервые и принял всерьез. Он казался отзывчивым и чувствительным. И понеслось…
— Виталий Васильевич, дайте! — снова и снова протягивал Миса в направлении Волчкова свои длинные тонкие пальцы, поворачивая ладонь лодочкой. Сколько поколений не знало сохи и лопаты, чтобы сформировать такие пальцы, созданные для струн или клавиш, для художественной кисти, ну, хотя бы, для авторучки.
Пожалуй, дорогая переводчица, но без этих бесконечных подачек, обошлась бы Волчкову дешевле. Но Волчков почему-то не скупился.
— Вы делаете великое дело! — приговаривал он. — Мир еще ахнет, еще на дыбы встанет, прочитав мою выдающуюся статью! Это не просто открытие, это нечто большее! История разделится на две эпохи: эпоха до моего открытия и эпоха после! Идите туда, к клавишам!
Нас действительно ждали клавиши. Нет, не рояля — клавиатуры компьютера. Мы сами, без машинистки, набирали тексты для будущего номера газеты, попутно внося в них правку.
Офис Волчкова занимал два нижних этажа в старом, постройки царских времен, доме. Волчков получил его от какой-то германской благотворительной организации под свой «Христианский центр защиты бедных». На первом этаже жило несколько бомжей. За проживание в этом богоугодном приюте они, как я потом понял, выполняли для фирмы Волчкова разнообразные работы. На втором этаже располагалась просторная комната. За книжным шкафом были замаскированы раздвижные двери, коридор за ними вел в целую анфиладу комнат, где жил Волчков.
А мы с Кричухиным сидели в просторной офисной комнате за двумя компьютерами. Я набирал тексты на русском, он сходу переводил их на английский и набирал. В словарь почти не заглядывал. Нам было позволено пить кофе, чай, есть бутерброды и печенье в неограниченном количестве.
Я воспользовался предложением. Снова сел за работу. И тут ко мне подошел Кричухин, зажимая что-то в своих длинных тонких аристократических пальцах:
— Сергей Леонидович! Это — сахар! Возьмите!
Он насыпал на лист бумаги передо мной горсть кускового сахара. Может, взять? Кричухин — не Баранов, руки после туалета моет. Но я презрительно выцедил:
— Спасибо…
— Зря отказываетесь! Всяко — экономия для дома-то!
Обиженный моей неблагодарностью, он свернул лист бумаги с сахаром, отнес к столу и ссыпал в свою чашку. Добавил туда растворимый кофе, но, услышав шаги, метнулся за свой компьютер, спустил очки на нос, упулился в экран монитора.
Вошел Волчков. Одобрительно кивнул, увидев, как усердно мы трудимся, буркнул какое-то «угу» и с этим же «угу» отхлебнул кофе… из чашки Кричухина. Он оказался человеком простым и небрезгливым, но мне не описать выражение его лица, когда он отхлебнул из чашки. Ведь в ней было размешано кусков десять-двенадцать сахара — полная кричухинская горсть!
— Как можно это пить?!! — завопил Волчков. Подошел к раковине, смачно сплюнул.
— Хотя, если на халяву, то все можно… — махнул он рукой, отодвинул книжный шкаф и скрылся в своих просторных, оплачиваемых сердобольными немцами апартаментах.
