— Не знаю, — пожал плечами доктор Стилл.
— Вот видите, вы ставите себя в незавидное положение. Сначала признаетесь в обмане с часами, потом в преступном участии в краже ядерной бомбы, наконец, свидетельствуете об исчезновении живого человека.
— Этот человек в панике, вызванной потерей ориентации самолета, сбросил ядерную бомбу на воображаемых гуманоидов, потом затеял перестрелку с гангстерами, которые стерегли нас, и исчез.
— Доктор Стилл! Я призываю вас не давать показаний, которые могут быть истолкованы против бас. Едва ли ваши коллеги захотят во вред себе поддержать вас.
В зале поднялся такой шум, словно рядом взлетал самолет.
Броккенбергер, толстый, с багровым лицом, держа микрофон у рта, словно готовясь его разжевать, орал не только на весь зал ожидания, но и на все летное поле:
— К сожалению, пребывание в безвременье не осталось без последствий. Бредовые слова о какой–то водородной бомбе, об исчезновении человека, галиматья с часами — все это говорит о невменяемости пассажиров, вернувшихся из безвременья. Я бросаю утопающим веревку, ибо если принимать их показания всерьез и признать, будто водородная бомба сброшена на Бермудский треугольник, то почему, спрашивается, она не взорвалась? Может быть, потому, что гуманоиды помешали? Почему исчез некий незарегистрированный пассажир Генри Смит? Потому что гуманоиды его похитили? Так? Выходит, в гуманоидах ваше спасение, господа! Газеты вполне могут сообщить своим читателям, что если мы имеем дело с преступлением, то совершено оно одним человеком, одиночкой, неким Генри Смитом, которого больше нет.
— Но есть еще свидетели, господин сенатор! — поднялся академик Анисимов. — В вашей стране хорошо налажена версия преступников–одиночек, которые последовательно убивали президента Джона Кеннеди, его брата Роберта Кеннеди, очередного кандидата в президенты, наконец, прогрессивного негритянского деятеля доктора Мартина Лютера Кинга…
— Мы уклоняемся от темы пресс–конференции, а потому я закрываю ее! — прокричал сенатор Броккенбергер.
В Нью — Йорке, где Анисимов рассчитывал отыскать Аэлиту, якобы прилетевшую спасать его, должен был решиться и вопрос о дальнейшей судьбе Города–лаборатории.
В отеле, академик останавливался здесь и до своего похищения, услужливо–невозмутимый портье встретил его как доброго знакомого и вручил ключ от прежнего номера, словно постоялец никуда не отлучался. «Неужели Смит заплатил?» — удивился Анисимов.
Бой в лихо заломленной шапочке и в красной курточке с золотыми пуговками подскочил, предлагая услуги. Нести нечего, но он все равно решил проводить джентльмена, вызвал лифт, и они вместе поднялись на девятнадцатый этаж.
Мальчик взял у Анисимова ключ и распахнул дверь номера. Все здесь выглядело как в то утро, когда академик в очередной раз отправился сражаться с врагами Города–лаборатории. Даже оставленный блокнот лежал на том же месте у телефона.
Анисимов сунул мальчику мелочь и схватился за телефонную трубку, сам не зная, с чего начать поиски Аэлиты.
Что–то заставило его обернуться.
Дверь в смежный номер оказалась открытой, и в ее проеме стояла… Аэлита, маленькая, нежная, испуганная и обрадованная.
У Николая Алексеевича дух захватило, он не верил глазам.
Аэлита замерла, по щекам ее капельками скатывались слезы. Потом она бросилась к мужу, опустилась на пол и спрятала лицо у него в коленях. Он гладил ее волосы, вдыхая их тонкий аромат. Оба молчали.
Спохватившись, она выбежала в другую комнату и вернулась с ребенком на руках, с гордостью показывая спящего сынишку.
— Неужели Смит не солгал? — спросил Анисимов. — И вы в самом деле здесь!
— Как? Ты знаешь, что это Генри Смит? — удивилась Аэлита. — Представь, несмотря на всю мою неприязнь к нему, он продолжал по–особенному относиться ко мне. Понимаешь?
— Пытаюсь понять. Неужели даже у такого негодяя есть какие–то человеческие чувства? И он хотел тебя спасти…
— Почему меня спасти? Тебя! Речь шла о тебе. Он телеграфировал, что только я смогу это сделать.
— Или ты в самом деле была ему настолько дорога, что он любой ценой хотел уберечь тебя от ядерного взрыва над Куполом Надежды…
— Как? — ужаснулась Аэлита. — Ядерный взрыв?
— Да. Они замышляли его. Или… в Нью — Йорке тебя удобнее было захватить, чтобы грозить мне расправой с тобой.
— Чудовищно! Но это значит, что мой папка прав! Он не отпустил меня одну. Согласовал с Москвой. И выходить из отеля не позволяет. Они с мамой сейчас вернутся.
В дверь постучали.
— Может быть, это они, — сказала Аэлита, направляясь к двери.
— Просим извинить нас, миледи, — произнес незнакомый Аэлите благообразный седой джентльмен.
— Входите, профессор О’Скара, — обрадовался Анисимов. — Вот уж кого не ожидал увидеть! Познакомьтесь с моей женой.
— Мы с доктором Стиллом рады выразить восхищение и ею и ее супругом, — поклонился профессор О’Скара, пропуская вперед доктора Стилла.
— Это мои товарищи по испытаниям, — представил Аэлите вошедших академик. — Они подтвердили, что Вольтер был прав: истинная мужественность проявляется во время бедствия.
— Но бедствие, к счастью, позади! — воскликнула Аэлита. — Что будете пить? Виски, коньяк, кофе?
— Не уверен, не уверен, что позади, хотя все в руках господних, — отозвался профессор О’Скара.
— Если позволите, то кофе с коньяком, мэм. Мы долгое время были лишены этого. Не удивляйтесь нашему появлению, академик, — непринужденно заговорил доктор Стилл. — Приключения, «вилла–гроб», «безвременье» сделали нас с профессором на время заметными людьми. Мода капризна, как дитя. Только этим я объясняю, что ваши коллеги оказались в Нью — Йорке, в ООН, где создается комиссия по антарктическим делам.
— Судьба и воля господня влекут нас все–таки в Антарктику.
— Это меня радует, — признался Анисимов.
— Если так, то нам с доктором Стиллом, очевидно, надо принять приглашение и войти в число двадцати членов комиссии. Может быть, это несколько смягчит для вас удар.
— Какой удар, профессор О’Скара?
— Профессор имеет в виду, что председателем комиссии будет жирный Броккенбергер, который так предвзято вел пресс–конференцию.
— Броккенбергер? — воскликнула Аэлита из соседней комнаты, куда унесла ребенка. — Враг искусственной пищи номер один? Под этим черным знаменем он победил на выборах в Айове.
— Тогда дело еще более осложняется, — нахмурился профессор О’Скара.
