Ян извлек из голбца гранатомет, привезенный в качестве трофея из Афганской республики, и взорвал соседей снизу по причине их вечной стервозности. Подумав немного, он разнес не только квартиру соседей, но и весь дом — канализация все равно прохудилась до невозможности. Оставшиеся несколько зарядов Ян потратил на расстрел колеса обозрения — с него когда-то упала и разбилась насмерть его малолетняя дочка.
Город стремительно превращался в мясокомбинат. Когда рядовой Гоха с автоматом, десятью рожками и сумкой с РГД покинул воинскую часть Љ36762/22, стало еще веселее: вслед за ним стремительно уходили с оружием все, оставшиеся в живых после демонстративного ухода Гохи.
К вечеру все слабые и неспособные к боевым действиям люди перестали жить. Живые забились по норам и держали круговую оборону, как, например, Жиндос Папен, иные промышляли активным поиском — все-таки у боеприпасов и продуктов было дурное свойство: заканчиваться. Открытые пространства обезлюдели, общественный транспорт прекратил функционировать, органы местного самоуправления были уничтожены чуть ли не в самую первую очередь.
Никто не объединялся для совместного ведения боев. Парламентеров с белыми флагами расстреливали сразу и без церемоний.
Некто пытался прорваться на танке. Боевая машина была сожжена через пять минут после того, как показалась на главной городской улице. Ловушка захлопнулась, никому покинуть город было нельзя. Проникнуть, впрочем, тоже. Город наполнился пауками, жравшими все, что попадало в сети. Брезгливостью никто не отличался.
Мальчик трех сидел в песочнице и ревел.
Он сидел здесь почти двое суток, и его никто не забирал. Этот район всегда был немноголюден, а за вчерашний день все здешние обитатели перерезали друг друга. Ни одного живого человека в радиусе двухсот метров не было.
Едва начало темнеть, по двору скользнула тень.
— Ты чей? — спросил мальчика мужчина, неслышно подкравшийся к песочнице. В руках его ничего не было, и любому это внушило бы справедливое недоверие. Но не ребенку.
— Папа! — бросился мальчик незнакомцу на шею.
— Какой еще папа?! — поморщился мужчина (от ребенка пахло мочой и какашками). — Я чужой злой дядька.
— Нет… — прохныкал ребенок и заснул на плече взрослого.
Эту ночь мальчик и мужчина провели в чьей-то квартире. Трупы хозяев пришлось спрятать на балконе, подальше от глаз ребенка. На газу, который, как ни странно, не был перекрыт, злой дядька нагрел воды и вымыл мальчика, после чего заснул перед забаррикадированной дверью, сжимая в руках кухонный нож.
Утром человек с ребенком отправился на поиски провизии. Согласно карте города, совсем недалеко находился продуктовый магазин.
Впрочем, пока они достигли этого магазина, пока выяснили, что главный ход завален наглухо, пока человек увертывался от пуль какого-то идиота, охранявшего вентиляционную шахту, ведущую в этот гастроном (возле шахты валялось не менее десятка трупов) — наступила ночь. Использовав военную хитрость, злой дядька сумел-таки пробраться в магазин, а потом даже убить снайпера, которым оказался какой-то дед.
— Дурдом какой-то… — бубнил под нос злой дядька. — С ума вы здесь все посходили, что ли?
Мальчик пускал шоколадные слюни.
Война меж тем продолжалась. То тут, то там вспыхивали подожженные термитными бомбами дома, тарахтели автоматы, рвались снаряды и гранаты. Злой дядька решил, что с него хватит, и с ребенком в рюкзаке пошел из города вон.
Дорога, по которой он шел с двустволкой в руках, прекрасно простреливалась со всех сторон. Стоило злому дядьке показаться на проезжей части, как начался сущий ад. Такому количеству свинца и стали в окружающем пространстве места хватать не могло, и этого места не хватало: пули сталкивались друг с другом и рикошетом отправлялись восвояси, снаряды разрывались в воздухе, рев стоял оглушительный. Злой дядька шел напролом и стрелял во все стороны подряд, мальчик кричал, закрывал ладошками уши. Вскоре по улице хлынула теплая красная жидкость, уровень которой постоянно поднимался. Свинец шипел, кровь кипела, злой дядька жутко ругался и шел вперед.
Вдруг все прекратилось. Ни стрельбы, ни грохота канонады. Только шипение крови на раскаленном металле да звон в ушах. Злой дядька кое-как выгреб из кровавой жижи на твердую почву, сбросил рюкзак с плеч и утер лоб.
Из здания поликлиники вышла маленькая женщина в грязном халате.
— Что же это, а? — тихо спросила она.
— Это я у вас спросить хотел… — ответил злой дядька, даже не притронувшись к двустволке, добытой в подвале магазина. То ли патроны кончились, то ли плевать ему было.
Он помолчал еще немного, потом еще раз взглянул на несчастную Юху и спросил:
— Достало все, ага?
Юха тяжело заревела. Спустя несколько минут тяжело ревел весь город, ревели и Вохач, и Пашон, и Гоха, и Ян… все, кто остался. Мальчик сидел рядом со злым дядькой и лепил куличи. Куличи походили на людей, только сделаны были из крови и грязи. Злой дядька собрал мальчика в охапку и понес умывать.
По пути он пытался найти для сына какой-нибудь другой стройматериал.
Помните, было дело — подземный переход рванул, а потом еще два дома в Москве? Я хорошо помню[6] А потом башня загорелась, ага? Только вы погодите, не перебивайте, я сам замолчу в нужный момент. Значит, так.
Я отродясь не работал. Не свезло мне по жизни, тяжелый я человек, за что не схвачусь — все в крошку и в пыль. Еще и пироман с детства. Стихийное бедствие, да и только.
Но худо-бедно до тридцати годов добрался, сами видите — выгляжу вполне респектабельно, может быть, в чем-то даже красиво. А все потому, что приметили меня в конторе, название которой всем нам хорошо известно. Приметили с детства, с пионеров еще, когда я на экскурсии в военном городке сломал два танка. Как умудрился? Меня ж тогда только на пожар в школе да на взрывы на пустырях хватало, а ломал я, по большей части, молотки да ножовки. Просочилась информация о моем феномене в контору, и взяли в оборот меня и моих родителей.
Куда нас только не засылали!.. Ядерные испытания в Неваде, запуск экспериментального спутника-шпиона на мысе Канаверал, ввод в эксплуатацию новой атомной станции… о станциях не забыть… где-то у черта на куличках. Пионер-герой, не иначе. Прикрывали меня такие асы разведки, что ахнете, а впрочем, вы о них ничего не знаете и знать не можете.
Словом, поднаторел я за эти годы в диверсиях, изрядно поднаторел. Правда, отец криво на меня посматривал да бормотал, что, мол, ломать — не строить, душа не болит. Но я никогда не строил, и понять его элементарно не мог. Да и не о том разговор.
