Контуры физической реальности почти всегда можно было определить прямо сквозь трехмерное наваждение: места, где возникала опасность ушибить голову или локоть, были отмечены зелеными габаритными огоньками. Судя по ним, реальность была довольно тесной. Города состояли из нескольких площадей, площади были на самом деле круглыми залами с низким потолком, а то, что выглядело как улицы, оказывалось тесными туннелями. Кажется, исходное пространство везде походило на отключенный от генератора иллюзий неряшливый коридор, который Грым увидел в первый день на Биг Бизе.
Но трехмерные проекторы превращали эти кривые технические норы в весьма убедительные проспекты с высокими старыми деревьями и сказочными дворцами. Иллюзия превосходила простой трехмерный мираж. Если Грым шел мимо пыльной чугунной решетки, за которой прятался тенистый сад, он мог даже дунуть на пыль — и увидеть, как она взлетает с чугунного завитка. Главное, не следовало трогать ее пальцами. Но мир был устроен так, что возможностей разоблачить его оставалось мало.
Простор все время радовал глаз — но был физически недосягаем, потому что от него отделял то забор, то обманчиво легкая перегородка, то бетонный парапет, совпадавшие с реальной стеной. Далекие парки, реки и холмы существовали как мимолетность в прямом смысле слова — их бытие сводилось к тому, что они пролетали мимо.
Но вселенная была огорожена так хитро, что негласный запрет на пересечение ее границ никогда не казался грубым и оскорбительным, как в Оркланде, где все было настоящим. И Грым с изумлением понял, что всю свою нижнюю жизнь принимал увиденное на веру — а судьба, в сущности, водила его по таким же кривым принудительным тропкам, как в Биг Бизе.
Физический мир совпадал с проецируемым в главных ключевых точках, так называемых «сфинкторах». Например, входы в дома-дворцы, помеченные зелеными габаритными огоньками, были самыми настоящими — в том смысле, что позволяли войти в многоэтажное пространство, из электронных окон которого открывался соответствующий высоте каждого этажа вид на улицу, откуда Грым только что зашел внутрь. Вид был так же иллюзорен, как сама улица — и так же убедителен. Иногда можно было выйти на крышу и осмотреть город сверху. Но вот подойти слишком близко к краю не давало ненавязчивое ограждение.
Люди, которых он изредка встречал во время своих прогулок, были необщительны — часто они казались просто частью общей 3D-панорамы. И скоро Грым заметил, что проводит все больше времени за личным маниту у себя дома — потому что выбор иллюзий здесь был гораздо шире, чем в публичных местах.
Во-первых, маниту позволял без всяких ограничений смотреть кино, снятое людьми в далеком прошлом — те самые Древние Фильмы, которых практически не показывали внизу.
В Биг Бизе к ним относились с религиозным трепетом. Перед каждым фильмом Грым видел надпись:
ДОМ МАНИТУ
и
ХРАНИЛИЩЕ ДРЕВНИХ ФИЛЬМОВ ВЛЮБЛЕННО ПРЕДСТАВЛЯЮТ
Древние фильмы чаще всего были двухмерными двухчасовыми историями. Их темы могли быть какими угодно — про колдунов и нечисть, которой молились и поклонялись люди до прихода Антихриста, про одинокого героя в поисках денег, про любовь и сопутствующую ей смерть, про жителей бетонного ада, пытающихся продать большому городу свой усталый секс, про космические демократуры и диктатории, и так далее.
Хлоя смотрела фильмы выпучив глаза, но сам Грым быстро потерял к ним интерес. Возможно, мешало то, что он услышал от Бернара-Анри. Ему и правда трудно было осуществить внутренний волевой акт, который тот назвал «suspend disbelief». Даже если Грым сознательно пытался отбросить недоверие, идиотизм происходящего на маниту неизменно возвращал это чувство назад. Особенно неприятными были секунды, когда сквозь картинку просвечивали интенции создателей.
Древний человек был счастливым ребенком — он мог поверить в реальность наскальных изображений, вокруг которых танцевал с копьем, или в придуманные и разыгранные другими истории, снятые двухмерной пленочной камерой и кое-как подкрашенные электронной косметикой на тихоходном маниту.
А Грым уже не мог этого сделать. Он знал, что наваждение может быть каким угодно, и цена ему грош. Смотреть Древние Фильмы было неинтересно — как будто зараженный ложью свет, пойманный когда-то пленкой, успел за века протухнуть в круглых жестяных коробках, где хранились ее рулоны. Любой сон был в сто раз интересней и реальней, потому что за ним стояли не расчетливо лгущие люди, а великолепно непоследовательный Маниту.
Существовала еще одна причина, по которой старинные истории было неприятно смотреть.
Люди на экране все время попадали в тяжелые и неловкие ситуации. Они испытывали (вернее, изображали) унижение, неловкость и страх. Было понятно — так устроено, чтобы у действия было какое-то логическое обоснование, энергия развития, и сюжет мог двигаться дальше. Но Грыму было наплевать на логику экранного вранья — принимать ее всерьез могли только проплаченные киномафией критики. На его взгляд, лучше бы древние тени действовали без всякой причины вообще, чем вытягивали ему кишки своим инженерным драматизмом.
Изображаемые актерами негативные эмоции перекидывались на его душу не потому, что он им верил, а просто по закону резонанса. Каждый раз, когда герои попадали в очередное муторное положение, Грым непроизвольно нажимал паузу: таким способом можно было остановить собственную муку, которая, в отличие от фальшивой экранной, была настоящей. Выходило, что он мучается даже не вместе с героями, а вместо них.
Архаичный человек, видимо, не просто верил в реальность того, что видел, но и питался чужим фальшивым страданием — или каким-то образом использовал его, чтобы привести себя в порядок перед новым рабочим днем. А Грым, хоть и не верил в происходящее, нажимал паузу так часто, что на просмотр двухчасовой мелодрамы тратилась целая ночь. Хлоя обычно уходила от него к другому маниту.
В общем, сгоревшая в ядерном огне древность надоела Грыму очень быстро — и он не мог взять в толк, почему хранилище старых фильмов считается на Биг Бизе чуть ли не главной религиозной святыней.
Другая возможность, которую давал маниту, была куда важнее. Теперь он мог смотреть полностью любые снафы — без всякой военной цензуры и оркского духовного надзора.
Он выяснил наконец, что значит это слово, о смысле которого умалчивала даже «Свободная Энциклопедия», не говоря уже о школьных учебниках. Помогли экранные словари. Сокращение «S. N. U. F. F.» расшифровывалось так:
