— Идите к носорогам, — велел он. — Пусть каждый возьмет своего зверя и проедет, сколько сможет. Идите, или я убью вас всех.
Воины побросали мечи и отправились к загону. Ездить верхом они любили, но тоже — только с утра, до еды.
Каждый их день делился на две части. До еды они двигались быстро, всё понимали и охотно оглашали равнину молодецкими воплями. После еды всё менялось. Насытившись, абориген немедленно засыпал. Победить это было невозможно, жители Золотой Планеты просто не умели бодрствовать на сытый желудок.
Носороги заревели, но Марат лично объездил каждую тварь и даже не повернул головы. В худшем случае кому-нибудь отдавят ногу.
Ахо продолжала сидеть в той же позе.
— Я знала, — сказала она, — что ты вернешься и принесешь большое зло. Ты вернешься совсем другим, и всё будет совсем по-другому. Я хотела убить себя. Чтобы не хотеть твоего возвращения. Если мать рода сильно хочет чего-то, это всегда происходит. Я ждала тебя, и ты вернулся. Теперь ты забираешь семерых лучших мужчин и говоришь, что они никогда не придут назад.
— Я тоже.
— Ты бродяга. Иногда бродяги возвращаются, иногда — нет. А эти юноши — сыновья моих подруг. Что я скажу матерям?
— Ты умна, — ответил Марат. — Ты сама решишь, что сказать матерям. Повтори им то, что я сказал тебе: если твои мужчины не помогут мне, скоро из-за гор придут непобедимые воины, одетые в броню. Такую же, как эта…
Марат ударил рукояткой меча по медному нагруднику.
Ахо не поняла слова «броня», произнесенного на береговом языке, но догадалась.
— Они погубят весь твой род, — продолжал Марат. — Они убьют тебя и разрушат чувствилище. Они зарежут стариков, а остальных заберут с собой. Ты знаешь, что такое «раб»?
— Знаю, — сказала Ахо. — Ко мне приходят бродяги с берега. Раньше они рассказывали про Узур, а сейчас говорят другое. Все племена равнины говорят про Город-на-Берегу. И племена болот тоже говорят. Вчера ночью я кинула в огонь ветку фтеро и теперь знаю, что наша жизнь скоро окончится. Но не так, как ты сказал.
Марат не ответил.
Ахо встала, подобрала пустой мех и пошла вверх по склону холма.
Она не просто постарела, но обветшала и высохла. Однако власть и ответственность не дали согнуться ее спине, а глаза, пусть и выцветшие, когда-то сверкавшие юной чувственностью, хотевшие весь мир и всю его красоту, теперь не выражали ничего, кроме мудрости, и Марат избегал смотреть в них. Мудрость беспола, в мудрости есть всё, но секса нет, а бывший пилот и арестант слишком хорошо помнил нынешнюю мать рода шгоро-шгоро невесомой тонкой девушкой, чьи волосы щекотали его шею.
Помнила ли она? Бывший пилот не спрашивал. В пересчете на его темп жизни они не виделись около тридцати лет.
Конечно, я буду помнить Ахо, когда состарюсь, подумал он, но насколько подробно? Останутся ли в памяти ее мизинцы, ее спина, запах ее дыхания? Наверное, нет. Запомню только вкус ее пота, неправдоподобно сладкий. Если вырвусь отсюда, забуду многое, но не вкус сладкого пота женщин этой планеты…
Он оглянулся. Воины выводили носорогов из загона, звонко хлопали ладонями по краям верхних дыхал. Животные пыхтели и толкали друг друга боками. Цьяб с усилием закрыл за последним всадником ворота и поспешил к месту спаррингов: вспомнил, что нужно собрать оружие. Он единственный из всех сразу уяснил, что медные ножи боятся сырости и требуют ежедневной заточки. Хороший парень, жаль его, подумал Марат и в четыре быстрых шага нагнал Ахо.
С вершины холма были видны многочисленные дымы костров и островерхая крыша «дворца».
Марат жил здесь уже третий месяц, но до сих пор не мог без усмешки смотреть на самые первые результаты своей колонизаторской деятельности. Когда-то он гордился своим домом, и городищем с четырьмя улицами, и всплеском рождаемости, и тем, как ловко и охотно дикари учились лепить из глины посуду или мыть золой волосы.
Ахо зашагала к селению.
— Там, на берегу, — сказал Марат, — ко мне пришла женщина. Я никогда не видел таких женщин. Она была бродягой. Она ходила в Узур, а потом покинула его. Разве так бывает?
— Конечно, — ответила Ахо. — Если весь род погибает, мать рода становится бродягой. Я слышала о племенах, живущих на границе океана и пустыни. Я слышала разные истории. Например, прилетают пчеловолки и убивают всех, кто не успел зайти в воду. Тогда мать рода или ее дочь ведет всех, кто выжил, в соседнее племя и оставляет там. А сама уходит. Бывает, что род гибнет от болезней. Бывает, приходит большой огонь, высотой до неба, или сама земля дрожит, открывается и пожирает людей. Если та женщина стала бродягой, значит, весь ее род погиб. Наверное, она сказала, что любит тебя и хочет тебя…
— Да, — произнес Марат. — Так она сказала.
Ахо кивнула.
— Она хотела создать новый род. Женщина-бродяга берет в мужья мужчину-бродягу. Или самого сильного мужчину из другого племени… Тогда они ищут место, где можно поселиться, строят чувствилище, родят детей и дают им имена. Так появляется новый род.
— Ты бросила в огонь ветку фтеро, — сказал Марат. — Расскажи, что ты увидела.
— Когда бросаешь в огонь ветку фтеро, ничего нельзя увидеть. Только почувствовать.
— Расскажи, — повторил Марат.
Ахо отрицательно покачала головой и обернулась: их нагнал один из воинов. Его носорог — судя по обильной слюне, капавшей из разверстой пасти, — был счастлив пробежаться на сон грядущий. Все объезженные животные, три десятка, были очень молоды, отбиты от стад детенышами и быстро привыкли к неволе. На протяжении двух месяцев Марат проводил в загоне всё светлое время суток, каждого монстра кормил с руки, насквозь провонял навозом, ничем другим не занимался — спешил. Последний, третий месяц хотел выкроить для подготовки команды киллеров. Носороги требовались Великому Отцу, а Марату нужны были солдаты, для ликвидации Отца. Соучастники покушения. Сейчас он посмотрел на одного из своих воспитанников и едва удержался от грустной усмешки. Носорог был прекрасен, силен, гладок и отменно объезжен, тогда как его наездник, радостно скалящий желтые зубы, являл собой почти комическое зрелище. Аника-воин, перетянутый кожаными ремнями троглодит, не боящийся ни черта, ни бога, потому что на его родной планете ни того ни другого еще не придумали.
Марат сделал страшное лицо, и абориген, пнув животное ногами под скулы, двинул его прочь.
— Расскажи, — опять попросил Марат, повернувшись к старухе. — Я должен знать.
— Это нельзя узнать.
Марат выругался на береговом наречии.
— Это важно! — крикнул он. — Не для меня — для тебя! Для твоих людей!
