— Негостеприимно что-то, — Анри подхватывает рюкзак с дороги.
— Что ты хочешь, мы пока еще не «свои».
Темнеет окончательно. Начинает холодать. Еще через десять минут мимо них проезжают два джипа — новых, «гидрогениумных». Первый резко тормозит и поворачивает, перекрывая дорогу, второй проезжает чуть дальше и останавливается.
Из ближнего джипа выходят два молодых парня в камуфляже с винтовками. Один наставляет ствол на Карела и Анри. Карел напрягается, готовый бежать в сторону кустарников, но все обходится — второй военный командует опустить ружье и подходит ближе, здоровается за руку.
— Нашлись, наконец-то. Лейтенант Алекс Ищенко, рад приветствовать на территории Сахалинской Республики. А мы вас на всей зоне выброса искали. Вам что, не сказали ждать на месте патруля?
— Ничего не сказали, — пожимает плечами Карел. — Дали карты и сказали обратиться в ближайшие органы местной власти.
Парень усмехается.
— С таким же успехом они могли бы сбрасывать вас в Тихий океан. Похоже, их все меньше интересует судьба отпущенных.
— В смысле, заключенных?
Лейтенант смеется и приглашает в машину.
— Сейчас поедем в город, утром придете за документами и оружием, и я вам кое-что покажу.
Летнее кафе стоит почти на самом берегу бухты. Из ветхих динамиков у барной стойки играет рок-классика восьмидесятых годов прошлого века — простой и веселый, мощный мотив. Позади — небольшой, на двадцать тысяч человек, городок с невысокими домами, словно растворяющимися в лесу. С берега доносится смех играющих детей.
— Я обещал вам показать. Видите стену? — Лейтенант указывает на море. Там, в полукилометре от берега виднеется белая тридцатиметровая преграда, отделяющая остров Сахалин от остального мира.
— Видим, — кивает Анри. — Почти сразу заметил. Интересно, она глухая? Нигде не проплыть?
— Почему. Внизу оставлены «окна» для морской фауны, у портов есть ворота для судов. В конце концов, соорудить что-то и перелететь. Только смысл? Да, мы все еще зависим материально от поддержки западных фондов, но это они за стеной, а не мы. Это загнивающий мир закрыт от нас, от свободных людей. Скоро два миллиарда жителей центральноафриканской СПИД-резервации перебьют последних пограничников и рванут на север, в Европу. Начнется новое великое переселение народов. Миллиард индусов и полтора миллиарда китайцев с территорий, которые остались после Великой Ядерной, поплывут в Америку и Австралию. И только мы, «нетолерантные третьей степени», будем спокойно наблюдать за этим из десятка своих огороженных республик.
Звучит не сильно убедительно, но Карелу нравится. У него даже зарождается в голове пара музыкальных идей на тему великого переселения народов, но тут же он вспоминает, что здесь нет Интернета и заниматься музыкальным творчеством будет намного сложнее.
— Все равно, у вас тут все так… дико, — задумчиво произносит Анри. — Ходите с ружьями. Денег нет, еда по талонам. Доступ в Интернет от вас заблокирован…
— Зато у нас сохранен традиционный брак, — парирует Алекс. — Вот мне — двадцать пять, я женат уже три года, у меня двое детей. Мальчик и девочка. И воспитываю я их сам.
— Не знаю. — Анри усмехается. — Для меня это тоже дико. До сих пор не могу привыкнуть, что женщине на улице спокойно можно глядеть в глаза и ничего за это не будет.
— А вы… натуралы? — осторожно спрашивает Алекс.
Карел и Анри кивают.
— Правда, если можно называть натуралами людей, которые полжизни спали с роботами, — усмехается Карел.
— Ничего, какие ваши годы. Научитесь и с бабами. В прошлом году мы поженили восьмидесятилетнего бразильца, сосланного за прилюдное чтение стихов. Кстати, по поводу искусства…
Лейтенант вытаскивает из кармана плеер и протягивает наушники: левый — Карелу, а правый — Анри.
— Что там?
— Частушки на русском с жутким немецким акцентом. Очень популярны в последние месяцы. Записали какие-то тайные фанатики из Европы и распространяли на дискетках, смельчаки. Нескольких, по слухам, уже высадили в Южно-Сахалинске. Хотел бы я с ними пообщаться…
— Кажется, ты уже познакомился с одним из этих фанатиков, — смеется Анри и хлопает Карела по плечу.
Юрий Бурносов
Осень в Никольском
Какая разница для мертвых, сирот и бездомных, во имя чего творятся произвол и разрушения — во имя тоталитаризма или во имя священной демократии и либерализма?
Махатма Ганди
Сегодня Кирилл Степанович Васильков занимался благородным и благодарным делом — мариновал огурцы.
Он делал это совсем не так, как покойная супруга. Та стерилизовала банки, закатывала их крышками при помощи специальной машинки, переворачивала, выдерживала, накрыв тряпочкой… Василькову все это было чуждо и сложно, он не вдавался в подробности изготовления и потреблял конечный продукт. Зная к тому же, что супругины огурцы порой мутнели и становились кислыми, а то и взрывались по малопонятным причинам. Потому для себя он выбрал в Интернете рецепт безошибочный, европейский — много уксуса и никакой стерилизации. К тому же в закрытых наглухо банках ютились, говорят, анаэробные возбудители ботулизма. Правда, это скорее относилось к грибам, но рисковать и помирать Вешняков не хотел, раз уж дожил до семидесяти трех.
Возраст Христа, как обычно шутил он, начиная еще со своего пятьдесят третьего года. И на недоуменные замечания — Христос, мол, прожил всего тридцать три! — Васильков добавлял:
— Я имею в виду потенциальный возраст Христа, если бы он не объявлял себя Царем Иудейским и не собирал вокруг себя маргинальные элементы в виде апостолов.
Кирилл Степанович осторожно попробовал кипящий маринад, почмокал губами, добавил пару гвоздичин и чайную ложку сахара. Вроде нормально. Пусть теперь прокипит хорошенько, и можно разливать по банкам.
И тут он обнаружил, что закончилась лаврушка. Без лаврушки маринад — не маринад, потому старик выключил газ, накинул пальто и заковылял в гастроном.
Хотя оно громко сказано — гастроном. Гастроном как таковой здесь был три года назад. Затем он превратился в пункт раздачи гуманитарной помощи, а сейчас являл жалкое зрелище — соевое мясо, водка, презервативы, крупа, макароны, непонятного происхождения консервы с непонятным же содержимым. Васильков помнил горбачевские и ранние ельцинские времена, так вот, тогда было гадко, но все же получше.
Но лавровый лист в «гастрономе» имелся, притом в огромных количествах. Васильков повозился в отделении кошелька для мелочи, выбрал юбилейную рублевую монетку с профилем академика Сахарова и подал мрачной продавщице. Продавщица бросила на прилавок два пакета лаврового листа производства Польши и тридцать копеек сдачи.
