– Господи боже! Ты не мог так поступить!
– Это еще почему? – прыснул тот. – Это всего лишь старая обезьяна, приятель. Горячая антикварная линия говорит – жутко древняя рухлядь. У него даже члена уже нет.
– Ты не мог его сжечь!
– Еще как мог, дружище, – ответил он. – Эй, какая муха тебя укусила? Возьми пивка и успокойся, братец. По-моему, чертовски оригинальная идея. Всякие старые тряпки и маски – полный отстой.
– Но это не просто обезьяна! – завопил я, наблюдая, как огненный нимб извивается вокруг обезьяньей башки. По моему лицу текла влага. Я вытер ее рукой и понял, что плачу. – Он… Он… Получеловек! Почти человек!
Гоуви все смеялся:
– Потому он у нас и Гай Фокс, приятель.
– Пойдем, – мягко сказал Норман, беря меня за локоть и уводя прочь. – Парни не плачут. – И вручил мне бумажную салфетку с Микки Маусом.
Мы с Фиалкой поцеловались.
– Храни вас Бог! – выдохнула Акробатка, обнимая рукой мартышку-джентльмена. – Нужно видеть любовь там, где можешь найти, и наслаждаться ею, пока можешь. Я так жила и не жалею.
– Разрешите представить мою мать? – спросил я у Фиалки. – Да… – Я не решался ее так назвать, но другого имени я не знал. – …Мама. Мама, это мисс Скрэби.
– Очень рада, – произнесла Акробатка.
– Счастлива познакомиться с вами, мадам, – отозвалась Фиалка, сделав милый реверанс.
– Я вижу, вы добрая молодая женщина, – продолжала моя мать. – Мой сын в надежных руках. Берегите его, мисс Скрэби. Я вижу: вы любите его, а он любит вас. – Мы с Фиалкой тайком переглянулись и залились глубоким румянцем. – А теперь я должна вас покинуть, – закончила она, подтягивая пачку и поправляя чулочки. – Я еще делаю скорпиона перед их полькой.
И она удалилась.
После короткого молчания, во время которого мы оба не знали, куда отвести взгляд, Фиалка прочистила горло.
– Они ищут тебя, – прошептала она. – У нас нет времени. Нужно бежать.
Я был озадачен:
– Кто ищет? Зачем?
Она не сразу ответила на мой вопрос. Вместо этого глянула мне в лицо и произнесла – медленно и осторожно:
– Мистер Фелпс, я… знаю… о вашем истинном происхождении.
О Боже. Сердце мое рухнуло на пол, внутри скрутилась Милдред.
– И? – Я дрожал. – Вы?…
– Конечно! – воскликнула она. – Я люблю вас еще больше!
Я распахнул объятия навстречу ее роскошным телесам и крепко прижал ее к себе – так, что на миг наши сердца забились как одно. Я заметил, что она плачет.
– Я тоже должна сделать признание, Тобиас, – шмыгнула носом Фиалка. И посмотрела мне в глаза: – Я… съела плоть вашего отца.
Я почувствовал, как бледнею, и тяжело сглотнул. А затем вспомнил. Скрэби упоминал что-то.
– Это была… Cuisine Zoologique?
– Да. Я не знала, Тобиас! – всхлипнула Фиалка. – Я понятия не имела, кто это!
– Не сомневаюсь, – успокоил ее я.
– Моя мать отравилась, – продолжала она. – И мы с отцом тоже чуть не умерли. Его мясо содержало…
– Праксин, – закончил я. – Да, знаю. Капканн вколол ему праксин, когда он и моя мать пытались бежать с «Ковчега».
– Вы сможете меня простить? – умоляюще спросила она, хватая меня за руки.
– Конечно! – заверил я, сжимая ее ладони. – Вы не виноваты! – Мы поцеловались. – Что бы я ни узнал в Лондоне, Фиалка, в душе я мужчина, – тихо молвил я. – Я родился полукровкой и этого не отрицаю. Честно говоря, после всего что я сегодня узнал, я даже горжусь моей уникальностью. Но, пусть и рожденного обезьяной, меня вырастили человеком, Фиалка, и больше всего на свете я хотел бы однажды тебе это доказать.
Фиалка покраснела и прошептала:
– Мой человек-обезьяна, Тобиас! Я люблю тебя, несмотря ни на что!
Снаружи рванула одинокая серебряная шутиха.
Взрыв музыки пробудил нас от последовавшего нежного забытья.
– Нужно идти, – бросила Фиалка, беспокойно оглядываясь.
– Почему?
– Мой отец, – бросила она.
– А что с ним?
– Он хочет сделать из тебя чучело, – мрачно отрезала она.
По мне прокатилась холодная волна тошноты. Какой же я глупец – я и не подозревал. Впрочем, я и возгордился: Пастор Фелпс всегда учил меня хорошо думать о людях. Все эти мерки – ну конечно!
Только у людей есть права.
– Быстро! – сказала Фиалка, высморкалась и со скрипом поднялась. – Нам нужно бежать отсюда!
Выглянув из-за двери дамской комнаты, мы увидели прелюбопытную процессию господ и дам, круживших по бальной зале вслед за Чарлзом Дарвином и доктором Айвенго Скрэби.
– Найдите это существо, Фелпса! – вопил Скрэби. – Схватите его, быстро! И скрутите!
– АААА! – хором орут близнецы. Последняя бутылка «Перье» выскальзывает из руки Оскара Джека и разбивается. Кричит Эбби. Роз и Бланш распростерлись на императорской кровати – четыре ноги задраны вверх.
Это взаправду!
– Тужьтесь!
– Я вижу макушки! – вопит Эбби. – Толкайте!
– AAA! – орет Роз.
– ООО! – воет Бланш.
– ИИИИИИ! – визжат близняшки вместе. И раз, два – вот они.
– Господи! – выдыхает Оскар Джек. Хоть он и тронут до слез наблюдаемым историческим событием – не чем иным, как возрождением Homo Britannicus, – все же ему хватает холодного профессионализма, чтобы проверить: запись идет на камеру. И в будущем ему, само собой, достанется премия Британской киноакадемии[142] за этот материал.
Но что происходит? Почему Роз и Бланш все еще орут?
– АААА!
Вопль такой громкий, что заглушает даже здоровый крик двух оставленных без внимания младенцев, вертящихся на кровати.
– Тужьтесь! – голосит Эбби.
Три! Нет! Боже! Четыре!
Две пары близнецов!
– Эй! – шепчет, еле дыша, Роз, глядя на извивающихся тварей. – Целый помет!
– Мы сделали это! – стонет Бланш, задыхаясь и смеясь одновременно.
Четверо взрослых вместе пялятся на четырех младенцев.
– Смотрите! – выдыхает Эбби. – Не может быть!
Они смотрят. У крошек семейные ступни – больше смахивающие на ладошки. Глубоко и близко посаженные глаза. Густой пушок рыжих волос.
Но – внизу – о БОЖЕ!
– Вы видите то же, что и я? – Эбби сглатывает. Они всматриваются. Переглядываются. И пялятся снова. Да. Видят.
– Несомненно, атавизм, – бормочет Оскар Джек.
Фиалка ринулась за колонну, таща меня к Акробатке, которая возникла из дамской комнаты, дабы вернуться к своим актерским обязанностям. Пока моя матушка взбиралась по туше слона и, разместившись на его еще дымящемся черепе, жонглировала персиками, нам с легкостью удалось улучить момент, незаметно вернуться в дамскую комнату и украсть мартышку-джентльмена. Призрачная фигура в юбках, материализовавшаяся подле Фиалки («Моя покойная матушка», – торопливо объяснила та), посоветовала нам сохранять спокойствие:
