Ознакомительная версия.
Последнее время ему не здоровилось. Скорее всего, началось это не за последнее время, а раньше, когда еще было не до здоровья. Теперь ему чудилось, он живет слишком долго. Жизнь представлялась закручивающейся спиралью, при том, что скорость закручивания все нарастала. Это казалось нормальным во второй половине жизни. Но в двадцать шесть лет входить в штопор и считать, что уже все видел и все пережил – вроде бы странновато. Но с другой стороны, пример Лермонтова и «его титульного героя», говорил, что и такое возможно.
Появились боли при движении в нижней части спины (поясница) и при лежании в верхней части спины (плечи, лопатки). Он стал плохо спать, не потому что страдал бессонницей: поспав тридцать-сорок минут, он просыпался от боли в плечах. Приходилось вставать и бодрствовать в течение часа, пока боль успокаивалась. Потом он мог лечь и снова заснуть, но скоро все повторялось. Галкин не высыпался. Часто боль в плечах возникала, как только откидывался на спинку сидения. Больше всего болело с утра. Потом успокаивалось.
Решил проконсультироваться у врачей. Чтобы не стоять в очередях, обратился в платную поликлинику, и его долго, тщательно и дорого обследовали: каждый специалист заказывал свой рентген, свой анализ крови и прочего. Наконец, поставили предварительный диагноз: «анкилозирующий спондилит». Еще это называлось болезнью Бехтерева и расшифровывалось, как затвердение позвоночника. Через Интернет он узнал, что болезнь эта – инфекционная, сравнительно редкая, поражает примерно трех человек из тысячи, но восприимчивость к ней передается с генами (то бишь по наследству). Не зря врач спросил: «У вас дома этим никто не страдал?» Галкин не помнил. Он лично видел причину болезни в переутомлении. В самом деле, какой позвоночник может так долго увертываться, выдерживая «режимы пропеллера и вибрации». После обследований и консультаций, он обратился к ревматологу районной поликлиники. Говорили, что это очень опытный специалист, чуть ли не доктор медицинских наук, в прошлом. Им оказалась горбатая совершенно седая старушка с трясущейся козлиной бородкой. Она даже не взглянула на снимки, которые он положил перед ней. «Мне это не к чему, – сказала она, – я и так все вижу по вашей позе.»
– А что с моей позой?
– У вас – так называемая, «поза просителя».
– И что это значит?
– Это означает – «кифоз».
– То есть?
«Молодой человек, у вас созревает то, что красуется у меня на спине. Вам понятно?» – спросила она улыбаясь, словно получала от этого удовольствие.
– В моем-то возрасте!?
– Эта штука случается и у более молодых людей.
Как ни странно, Петя не ужаснулся. Дело не в том, поверил он или нет. Он воспринял приговор так, как будто он относился к другому. Действительно, речь шла не о завтрашнем дне. Кто знает, что случится с ним через год, через месяц, через несколько дней. Его жизнь и болезнь развивались в разных «временных плоскостях». Он прошел курс инъекций – муки стихли, и стало возможным ночью лежать на спине.
Боль и болезнь – это разные вещи. Боль, играя с ним в прятки, слегка отступила, но он по-прежнему чувствовал, как раздается и деревенеет хребет.
Место боли заняла тоска – ощущение пустоты и тревоги одновременно. Беспросветное одиночество как будто лишало жизнь стержня. Даже страх смерти, связанный раньше со страхом боли, теперь притупился, ведь боль можно снять. Интерес к другим странам тоже угас, может быть, потому, что его «погружение» было слишком активным и односторонним. Возможно, он просто «перегорел». Оставалась лишь узкая щель, через которую еще тянул сквознячок с того края жизни, о котором он старался не думать. Однако, чем больше старался, тем больше тянуло. В Москве ему не хватало воздуха, и, казалось, лишь в Питере еще можно дышать. Этот город опять его звал, чтобы удивить, поразить, окрылить.
Будучи книгочеем, он не являлся профессиональным знатоком беллетристики. Когда литература пыталась, забегая вперед, делать прогнозы или упражнялась в космических войнах, он считал, это забавным, как игра в морской бой или ее продвинутые компьютерные варианты. Однако, проклятье насмешника и драчуна Меркуцио, пронзенного шпагой вражды двух веронских кланов «Чума на оба ваши дома! Я пропал», все же значило для него больше. Сколько людей на Земле, так или иначе, могло повторить и уже повторило эти слова!
Казалось, что он совершил оставшийся незамеченным тяжкий проступок, по отношению к «своему чуду», к Тарасу и к себе самому. Он будто бы оступился, упал, но поднялся и забыл о случившемся. Но с этой секунды все чаще ощущал трагический привкус крови во рту.
После поездки в Италию миновал целый год, и как будто, ее уже не было. Прошла очередная весна. Наступило лето. Однажды Галкин подошел к бухгалтеру и попросил подменить его на несколько дней (с платежками, с банком), дескать, надо съездить по делу в Санкт-Петербург. Безотказная Татьяна Петровна не возражала.
В пятницу вечером он сел в поезд. Утром в субботу был уже в северной столице, купил на вторник обратный билет и, как несколько лет назад, снял на вокзале койку в комнате отдыха. В буфете позавтракал и приехал в знакомый двор знакомого дома. Наблюдательный пункт выбрал подальше от подъезда, на лавочке недалеко от песочницы и развернул купленный в привокзальном киоске журнал. Он плюхнулся на сидение, точно старик. А ведь ему еще не было и тридцати. Облокотившись на спинку, задрал голову вверх и, забыв о цели приезда, долго всматривался в стаи безмолвных миров, пронизанных матовым светом и арками радуг, плывущих над крышами города. В долинах между облачных гор зияли кромешные бездны, «лежали» невидимые с земли города. Сияние белых вершин навевало запах озона и мысли о вечной свободе. А в каждой кудели ютилась высокая нежность.
Две причины вернули его к действительности: тупая привычная, боль в районе лопаток и еще ему показалось, что кто-то коснулся колена. Он опустил глаза и увидел ребенка. Мальчуган лет шести, подобрав выпавший из Петиных рук журнал, случайно дотронулся до ноги, когда, разложив на скамейке, начал переворачивать страницы. Он делал это солидно и, как будто читая, бубнил себе что-то под нос. На малыша было так приятно смотреть, что Пете вдруг захотелось погладить его по русой головке. Он протянул руку… но она «погладила» воздух. При этом мальчик не только не отошел от скамейки и не выпустил журнала из рук, но даже не перестал бубнить. «Ну, ты молодец!» – восхитился Галкин. «Папа мне тоже так говорит», – доложил паренек.
– И где ты этому научился? У папы?
– Не, папа так не умеет. Так никто не умеет!
– Так уж – никто.
– Никто, никто!
Ознакомительная версия.
