Он открыл банку, купленную для кошки, и наблюдал за тем, как та нагнулась и стала есть.
— Ты молодец, Бен, — сказала старушка, на глазах у нее выступили слезы, он прогавкал что-то в ответ — этот звук означал, что он хочет сказать спасибо, выразить любовь и благодарность за такие слова, которые он не слышал ни от кого, кроме нее. Она чуть не протянула руку, чтобы погладить его, как собаку, но он ведь не собака, не из этого рода.
Она выпила чай, попросила тост, и снова легла. Уснула, и кошка с ней рядом. А Бен, одетый в чистую одежду, был полон энергии и чего-то похожего на счастье из-за этого теплого «ты молодец». Спать он не хотел, но все же лег на свой матрас и задремал, надеясь, что она проснется, но старушка проспала всю ночь, проснулась только рано утром. Снова просила его о чем-то: чай, яблоко, положить кошке еду в блюдце. Пришла соседка, увидела Бена на кухне с тарелками и чашками, и с радостью вспомнила, как защищала Бена перед другими жильцами на площадке, или перед теми, кто видел его на лестнице. Теперь можно еще говорить, что он ухаживает за миссис Биггс.
У кровати состоялся разговор. Соседка понимала нежелание старушки вставать, но кто будет о ней заботиться? Миссис Биггс попросила соседку забрать ее пенсию, она сама не в состоянии, и — хотя ей так неловко, — вычистить кошачий лоток. Обе женщины понимали, что Бен не сможет этого сделать, даже подумать об этом немыслимо. Хотя кошка уже не следила за Беном так пристально, и шерсть ее больше не стояла дыбом. Когда соседка вернулась с пенсией миссис Биггс, она положила деньги на стол и сказала, глядя на Бена:
— Этого хватит только ей и кошке.
— Он покупал мне кое-что на свои деньги, — сказала старушка, но все знали, как обстоят дела.
— Тогда ладно, — ответила соседка и пошла всем рассказывать, что йети заботится о миссис Биггс как родной сын.
Так проходило время — счастливое время, лучшее в жизни Бена: он заботился о старушке, даже носил ее одежду и постельное белье в прачечную, разогревал ей замороженные блюда, но обычно доедал их сам, поскольку она ела очень мало. Но так не могло длиться вечно, потому что деньги уходили, уходили, и скоро кончились. Чтобы остаться там, с миссис Биггс и кошкой, ему надо раздобыть еще денег, а он не знал как. Соседка, принося пенсию, старалась не смотреть на Бена, и он знал, что это критика. Старушка его не критиковала, просто лежала и дремала, или сидела и дремала, почти всегда прижимая руку к сердцу, говорила:
— Бен, я уверена, чашки чая нам достаточно.
Он все время был голоден, потому что старался есть как можно меньше. Так не могло продолжаться. Он сказал старушке, что собирается поискать работу, в ответ она грустно улыбнулась.
— Будь осторожен, Бен, — сказала она. И Бен ушел: в этом мире у него не было дома.
Бен шел по улице — точнее сказать, ноги несли его мимо театров и ресторанов, по той стороне, по которой он обычно избегал ходить, перекресток за перекрестком, пока он не дошел до одной запретной улицы. В этот раз Бен не стал переходить дорогу. Остановился у театра, которого боялся, когда там было шумно и людно, встал на пустом тротуаре и начал смотреть на дверь на другой стороне улочки. Сюда приходить запрещалось. Было утро, и машины, которые выезжали на работу из закутка в стене, который назывался «Супер Юниверсал Кэбс», еще не появились. Они приезжали после обеда. Человека, который обычно стоял у закутка и организовывал работу такси, указывая: «Отвези их в Кэмбервелл… В Швейцарский Коттедж… В Ноттинг-Хилл…», не было. Этого человека Бен боялся. Это он сказал: «Вали отсюда и не возвращайся». Его звали Джонстон, он был другом Риты.
Несколько недель назад, еще до того, как миссис Биггс встретила Бена в супермаркете, он шел по этой улице, как всегда настороже на случай неприятностей, и вдруг увидел женщину в дверном проеме — в том, что рядом с «Юниверсал Кэбс». Она ему улыбнулась. Бен последовал за улыбкой, поднялся за женщиной по узкой лестнице и оказался в комнате, которая показалась убогой и мерзкой, так сильно она отличалась от того, что Бен помнил о собственном доме, когда у него еще был дом, с матерью. Женщина, которая на самом деле была еще девчонкой, но благодаря косметике и синякам под большими глазами выглядела старше, повернулась лицом к Бену — она держалась рукой за свой ремень и была готова расстегнуть его. Она спросила:
— Долго?
Бен не имел представления, о чем она говорит, он стоял, оскалив зубы — это было выражение испуга, а не дружелюбности, — и ничего не ответил.
— Десять фунтов за минет, сорок — как следует перепихнуться.
— У меня нет денег, — сказал Бен.
Девица подошла поближе и запустила руки ему в карманы, в оба сразу — она сделала это, скорее потому, что разозлилась на глупость клиента, чем в ожидании что-то найти. От этого сексуальное влечение, которое Бен подавлял, как и все свои остальные недозволенные желания, стремительно возросло, он схватил девицу за плечи, развернул и, крепко держа, наклонил так, что ей пришлось опереться руками на кровать. Одной рукой он рывком задрал ей юбку, стянул трусики и взял ее сзади, быстро, резко, яростно. Зубами впился ей в шею, а когда кончил, издал рычащий стон, какого она раньше никогда не слышала. Бен отпустил девушку, она выпрямилась, убирая с лица светлые волосы, посмотрела ему в лицо, потом на его бедра, на эти волосатые бедра. Не то, чтобы ей никогда не встречались такие волосатые — она в шутку рассказывала Джонстону, что некоторые мужчины, которых приходилось обслуживать, походили на шимпанзе, — но она словно пыталась понять по этим ногам, покрытым мехом, что так отличало этого клиента от остальных. Что-то в этом осмотре, в этом исследовании, в котором не было неприятия, заставило Бена снова схватить ее, наклонить и начать все с начала. Он изголодался по сексу, хотел его уже давно, и словно предыдущего раза и не было, зубы впились в ее шею, и раздался победный рычащий стон.
— Минуту, — сказала девушка, — подожди минуту.
Она толкнула Бена так, что он повалился на кровать, а сама села на стул напротив него. Ей было нужно время. Этот опыт — изнасилование, вот как это называется — должен был ее рассердить, ее должно было переполнить презрение, которое она обычно чувствовала к клиентам, но ее заинтриговало это двойное изнасилование, огромные сильные руки, схватившие ее за плечи, зубы, впивающиеся в шею, и особенно этот стон, похожий на рев. Она попыталась нащупать место укуса, но следов не нашла. Достав из сумочки крошечное зеркальце, вытянула шею, чтобы посмотреть — но нет, кожа не повреждена, зато остался синяк, Джонстон будет интересоваться.
