— Только ты и я, Стиф, — говорит он, — давай покончим с этим.
Я становлюсь напротив него, едва ли чувствуя, как игла входит в шею. У меня никогда не было проблем с переносимостью уколов, хоть у некоторых из инициированных появлялись слезы на глазах перед ними. Я захожу в соседнюю комнату, и становлюсь лицом к окну, что выглядит больше как зеркало с этой стороны. За мгновение до симуляции, я вижу себя таким, каким, наверное, все остальные видят меня: сутулый и одетый в одежду на пару размеров больше, чем следовало бы, высокий и костлявый, рука кровоточит. Я пытаюсь выпрямиться и удивляюсь, насколько это все меняет, я удивлен силой, которую чувствую в себе как раз перед тем, как комната исчезает.
Картинки появляются частями, небосвод нашего города, крыша, в полу — дыра, семь этажей подо мной и я стою на краю. Ветер дует со всех сторон, он сильнее, чем был в реальности, развевает мои вещи так сильно, что они бьют меня. Затем здание увеличивается, унося меня все дальше от земли, я стою на верхушке. Дыра затягивается, и бетон появляется на ее месте.
Я отхожу от края, но ветер не дает мне двигаться назад. Мое сердце бьется быстрее, когда я понимаю, что мне следует сделать, мне снова нужно прыгнуть, в это раз не ожидая, что не будет больно, когда упаду.
Лепешка из Стифа.
Я встряхиваю руками и закрываю глаза, безмолвно кричу. Затем поддаюсь ветру, быстро падаю и ударяюсь о землю.
Обжигающая, неимоверная боль пронзает меня на несколько секунд.
Я встаю, стираю пыль со щек и жду следующую преграду. Я понятия не имею, что это будет. У меня не было времени обдумать все мои страхи, или способы избавления от них, встречи с ними. И тут я понимаю, что, не имей я страхов, я был бы силен, влиятелен, непобедим. Эта мысль соблазняет меня как раз в тот момент, когда что-то сильно врезается мне в спину.
Затем что-то ударяется о мой левый бок, и о правый, и вот я уже заперт в коробке, размера которой достаточно только для меня одного. Из — за шока я поначалу не паникую, а затем вдыхаю спертый воздух и смотрю в кромешную темноту, а коробка все уменьшается. Мне уже нечем дышать. Я не могу дышать.
Я кусаю губу, чтоб не всхлипывать, я не хочу, чтоб Амар видел как я плачу, я не хочу, чтоб он сказал бесстрашным, что я трус. Я должен думать, но я не могу из-за того, что задыхаюсь. Стена здесь у меня за спиной точно такая же, как та, что я помню со времен детства, когда меня закрывали в подвале в наказание. Я никогда не знал, когда меня выпустят, или как много часов мне придется просидеть там со своими воображаемыми чудовищами, медленно подползающими ко мне в темноте, пока я их не вижу, слыша всхлипы матери за стеной.
Я бью крышку снова и снова, затем царапаю ее, занозы забиваются мне под ногти. Я бью об нее предплечьем, что есть сил, вновь и вновь, закрывая глаза и представляя, что я не тут. Выпустите меня выпустите меня выпустите меня.
— Доберись до сути, Стиф, — слышу крик и замираю, я вспоминаю, что это симуляция.
Доберись до сути. Что же мне нужно, чтоб выбраться из этой коробки? Мне нужен какой-либо инструмент, что-то сильнее, чем я. Я подталкиваю что-то ногой и наклоняюсь, чтоб поднять. Но когда я наклоняюсь, верх коробки опускается, и я уже не могу выпрямиться. Я подавляю крик и нащупываю заостренный конец лома, вклиниваю его в левый угол коробки и нажимаю так сильно, как только могу.
Коробка распадается, и ее части падают на пол. Я вдыхаю свежий воздух с облегчением.
Затем напротив меня появляется женщина, я не узнаю ее, а ее белая одежда не принадлежит ни одной из фракций. Я подхожу к ней, но на моем пути появляется стол, на котором лежит пистолет и пули. Я неодобрительно смотрю на них.
Это ли страх?
— Кто ты? — спрашиваю ее, но она не отвечает.
Мне ясно, что я должен сделать: зарядить пистолет и выстелить. Ужас, нарастающий внутри меня, настолько же сильный, как и при любом другом страхе. Во рту пересохло, и я нащупываю пистолет и пули. До этого я никогда не держал оружие в руках, так что у меня уходит несколько секунд, чтоб понять, как открыть камеру пистолета. В это время я думаю о свете, что покидает ее глаза, я ее не знаю, я не знаю ее настолько, чтоб беспокоиться о ней.
Я боюсь, боюсь того, что мне придется делать в Бесстрашных и того, что я захочу сделать.
Боюсь того скрытого насилия, что внутри меня, отточенного моим отцом и фракцией за годы молчания.
Я вставляю пулю, затем беру пистолет обеими руками, порез в руке пульсирует. Я смотрю в лицо женщине, ее нижняя губа дрожит, в глазах стоят слезы.
— Извини, — говорю, и спускаю курок.
Я вижу черную дыру в месте, где пуля пронзает ее тело, и она падает на пол, поднимая облако пыли.
Но ужас не проходит. Я знаю, что-то приближается, я чувствую это внутри себя. Маркус еще не появлялся, и он появится, я в этом уверен настолько, насколько я уверен в том, кто я. Кто мы.
Свет обволакивает меня и вот он конец, я вижу, как проходит кто-то в серых туфлях. Маркус Итон выходит на свет, но это не тот Маркус Итон, которого я знаю. Вместо глаз и рта у него черные дыры.
Еще один Маркус Итон стоит за ним, и медленно по кругу, больше и больше чудовищных вариаций моего отца обступают меня, их огромные беззубые рты широко раскрыты, а головы наклонены под странным, неправильным углом. Я сжимаю кулаки. Это все не настоящее. Это все явно не настоящее.
Первый Маркус расстегивает ремень, а затем снимает его, петля за петлей, и в это же время остальные делают то же самое. По мере этого ремни превращаются в канаты из металла, с шипами на концах. Они тащат свои ремни по полу, их черные языки облизывают губы. И все вместе они заносят ремни для удара, я кричу, прикрывая голову руками.
— Это ради твоего же блага, — говорят Маркусы все разом, хором.
Я чувствую боль, разрывающую, ужасающую, невыносимую. Я падаю на колени и прижимаю руки к ушам, будто бы это может защитить меня, но ничто не может меня защитить, ничто. Я кричу вновь и вновь, но боль заканчивается, и я слышу его голос:
— Ты не будешь потакать себе у меня дома! Я не для того растил сына, чтоб тот был лгуном.
Я не могу это слышать, не буду это слушать.
В моем представлении появляется скульптура, подаренная матерью. Она стоит там, где я ее оставил, на моем столе и боль отступает. Я сосредотачиваюсь на ней и на других сломанных вещах, разбросанных по моей комнате, крышка коробки лежит, сорванная с петель. Я помню руки матери, тонкие пальчики, что закрывали, а затем замыкали коробку, передали мне ключ.
Один за другим голоса исчезают, и воцаряется тишина.
Мои руки опускаются на землю, и я жду следующее препятствие. Костяшками пальцев я провожу по каменному полу, он холодный и на нем кусочки грязи. Я слышу шаги и готовлюсь к тому, что приближается, но слышу голос Амара:
