— Кэрол! — позвал он, устремляясь к ней. Прошел мимо сопливо-зеленой верховой ракеты, пробрался между задним бампером пикапа и седаном, потерял ее из виду, пока трусил вдоль Урчащего шестнадцатиколесного рефрижератора, потом снова ее увидел.
— Кэрол, э-эй, Кэрол!
Однако, когда она обернулась к нему, он подумал, что, собственно, на него нашло — да что с ним такое? Если Кэрол и жива, ей пятьдесят, как и ему. А этой женщине лет тридцать пять и никак не больше.
Салл остановился — все еще на другой полосе. Всюду урчали и порыкивали легковушки и фургоны. И непонятное пощелкивание в воздухе, которое он было принял за посвист ветра, хотя день был жаркий и абсолютно безветренный.
— Кэрол? Кэрол Гербер?
Пощелкивание стало громче. Звуки, будто кто-то вытягивал и вытягивал язык в сложенных трубочкой губах; треск вертолета вдалеке. Салл поглядел вверх и увидел, что из дымчато-голубого неба прямо на него падает абажур. Он инстинктивно отпрянул, но все свои школьные годы он занимался спортом, и теперь, отклоняя голову, он одновременно протянул руку. И ловко поймал абажур. Гребная лодка неслась на нем вниз по течению в багровеющем закате. «нам НА МИССИСИПИ В САМЫЙ РАЗ» было начертано над лодкой кудрявыми старомодными буквами. А под ней так же кудряво «КАК ПРОТОКА?».
«Откуда, бля, он взялся?», — подумал Салл, и тут женщина, которая выглядела вариантом совсем взрослой Кэрол Гербер, пронзительно закричала. Руки у нее взметнулись, словно чтобы опустить очки с волос на место, но застыли на уровне плеч, судорожно двигаясь, как у исступленного дирижера симфонического оркестра. Так выглядела старенькая мамасан, когда выбежала из своей засранной хреновой лачужки на засранную хренову улицу этой засранной хреновой деревеньки в провинции Донг-Ха. Кровь окрасила плечи белого костюма женщины-теннисистки — сначала крупными каплями, потом струями. Она стекала по загорелым рукам к локтям и капала на землю.
— Кэрол? — ошеломленно спросил Салл. Он стоял между джипом «Додж-Рэм» и «Мак-Траксом», одетый в темно-синий костюм, в котором всегда ездил на похороны, держал абажур, сувенир с реки Миссисипи (как протока?) и глядел на женщину, у которой теперь что-то торчало из головы. Шатаясь, она шагнула вперед — голубые глаза все еще широко открыты, руки все еще двигаются в воздухе, — и Салл понял, что это сотовый телефон. Он определил по антенне, которая покачивалась при каждом ее шаге. Сотовый телефон упал с неба, пролетел только Богу известно сколько тысяч футов и теперь торчал из ее головы.
Она сделала еще шаг, ударилась о капот темно-зеленого «бьюика» и начала медленно опускаться за него на подгибающихся коленях. Точно подлодка погружается, подумал Салл, но только когда она скроется из виду, вместо перископа торчать будет короткая антенна сотового телефона.
— Кэрол? — прошептал он, но это не могла быть она: ведь конечно, ни одна женщина, которую он знал в детстве, ни одна, с которой он когда-либо спал, не могла быть обречена на то, чтобы умереть от травмы, нанесенной упавшей сверху телефонной трубкой.
Люди начали вопить, орать, кричать. Крики в большинстве были вопросительными. Гудели сигналы, рычали моторы, будто можно было куда-то ехать. Рядом с Саллом водитель шестнадцатиколесного «Мака» извлекал из своей силовой установки оглушительное ритмичное фырканье. Завыла сирена. Кто-то заохал не то от удивления, не то от боли.
Одинокая дрожащая белая рука уцепилась за капот темно-зеленого «бьюика». Запястье охватывал теннисный браслет. Медленно рука и браслет ускользнули от Салла. На миг пальцы женщины, похожей на Кэрол, еще цеплялись за капот, затем исчезли. Что-то еще со свистом падало с неба.
— Ложись! — завопил Салл. — Ложись, мать вашу!
Свист перешел в пронзительный раздирающий душу визг, и падающий предмет ударился в капот «бьюика», промяв его, будто ударом кулака, и вспучив под ветровым стеклом. А на двигателе «бьюика» лежала микроволновая печка.
Теперь повсюду вокруг него раздавался грохот падающих предметов. Словно разразилось землетрясение, но каким-то образом не в недрах Земли, а над ней. Мимо него сыпались безобидные хлопья журналов — «Севентин», и «ГК», и «Роллинг Стоун», и «Стерео ревью». Развернутые машущие страницы придавали им сходство с подстреленными птицами. Справа от него из синевы, вертясь на своем основании, вывалилось кабинетное кресло. Оно ударилось о крышу «форда-универсала». Ветровое стекло «универсала» брызнуло молочными осколками. Кресло подпрыгнуло, накренилось и обрело покой на капоте «универсала». На полосу медленного движения и полосу торможения падали портативный телевизор, пластиковая мусорная корзинка, что-то вроде грозди камер с перепутанными ремнями и резиновый коврик. За ковриком последовала бейсбольная бита. Машинка для изготовления воздушной кукурузы ударилась о шоссе и разлетелась сверкающими осколками.
Парень в рубашке со «ШТАНИШКАМИ», владелец сопливо-зеленой верховой ракеты, не выдержал и побежал по узкому проходу между машинами в третьем ряду и машинами, застрявшими на скоростной полосе, петляя, точно горнолыжник, чтобы избежать торчащих боковых зеркал, держа руку над головой, как человек, перебегающий улицу под внезапным весенним ливнем. Салл, все еще сжимавший абажур, подумал, что парню следовало бы поднять свой шлем и нахлобучить его на голову, но, конечно, когда вокруг тебя сыплются разные вещи, становишься забывчивым и в первую очередь забываешь самое для тебя нужное и полезное.
Теперь падало что-то еще, падало близко, падало большое — больше микроволновки, продавившей капот «бьюика», это уж точно. И звук не был свистом, как у бомбы или минометной мины, это был звук падающего самолета, или вертолета, или даже дома. Во Вьетнаме все это валилось с неба вблизи от Салла (дом, бесспорно, в виде обломков). Однако звук этот отличался от тех в важнейшем отношении: он был еще и мелодичным, точно самой огромной эоловой арфы.
Это был концертный рояль, белый с золотом — такой рояль, на котором высокая холодная женщина пробренчит «Ночь и день» — и в шуме машин, и в печальной тиши моего одинокого дома, ду-ду-ду, бип-бип-бип. Белый концертный рояль падал из коннектикутского неба, переворачиваясь, переворачиваясь, отбрасывая на застопоренные машины тень, похожую на медузу, извлекая музыку ветра из своих струн в вихрях воздуха, врывающегося в его грудь. Его клавиши проваливались и выпрыгивали, точно клавиши пианолы, туманное солнце золотило педали.
Он падал в ленивом вращении, и нарастающий звук его падения был звуком чего-то, бесконечно вибрирующего в туннеле из жести. Он падал на Салла, и теперь его размытая тень начинала собираться и фокусироваться, и, казалось, его мишень — запрокинутое к небу лицо Салла.
