— Я сейчас чайку поставлю, — он засуетился возле старого электрочайника.
— Спасибо, Михаил Германович, я теперь не пью чая.
— Ах, ну да, ну да. Я никак не могу поверить в это…
— Как там компьютеры?
— А. — Михалыч махнул рукой. — В кашу.
— Я вас очень подвел?
Михалыч вскинул на меня изумленные близорукие глаза.
— Ты о чем?
— О незаконченной программе.
— Аркашенька, ну как ты можешь такое говорить?
— Это не я, это Лосев говорит.
Михалыч нахмурился.
— Этого старого дурака я до сих пор не выгнал только потому что ему идти некуда, пропадет. Мы с ним проработали двадцать лет, а он как был дураком, так и остался. Он тебе тут наговорил что ли всякого?
— Не без этого…
— Аркаша, не суди его строго — это старый больной человек, вечно злой и психованный. А тут еще такое стряслось… Он и мне бывало такого наговорит, что… Не знаю что он там тебе сказал, но я прошу прощения за него.
— Да ладно, чего уж там теперь. А как быть с моей программой?
— Ох, и не говори. Надо нанимать программиста.
— Да, это ведь таких денег стоит, тысячи полторы… — я вопросительно глянул на Михалыча.
— Угу. — Михалыч кивнул. — Это тебе тоже Лосев сказал? Все верно, денег-то у нас и нету. Вся надежда на тебя была. Может конечно Лосев разберется, но куда ему. А программа у тебя сложная, профессиональная, без комментариев… — Михалыч выжидательно глянул на меня.
— Ну в принципе… В принципе я могу расставить комментарии.
— Ой ну что ты, Аркаша, у меня бы и предложить тебе такое язык не повернулся! Но ты просто золотой человек что согласился нам помочь напоследок, спасибо тебе огромное! А то совсем пропадем.
— Да пожалуйста, мне не трудно.
— Ох какие люди уходят, какие золотые люди, — по лицу Михалыча покатилась слеза. — Во все времена у всех народов золотые люди… первыми уходят… А тебе много осталось писать по модулю? Ты же вроде почти все закончил.
— Ну там кое-что по протоколам обмена поправить, да свести воедино.
— А долго это?
— В принципе дня четыре если плотно сесть и ничего больше не обнаружится по железу. Я планировал закончить недели через две, не торопясь — ну да я же вам говорил.
— Да торопиться-то уж куда? Все равно остальные блоки будут только к зиме готовы. Ну я думаю Лосев за тебя справится, девять месяцев осталось, родит… Хотя такой он у нас идиот, что сомневаюсь я.
— Ну за девять-то месяцев? Там же почти все готово.
— Ох, Лосев… А тебе действительно четыре дня осталось? — Михалыч быстро взглянул на меня.
— Ну не знаю. А что, дописать?
— Что ты! Кощунство какое! Разве бы я посмел тебе такое предлагать! — Михалыч замахал руками. — Единственное что, я бы тогда смог твоим родителям деньги перевести за работу…
— А так что, они ничего не получат? — я как-то совершенно об этом не задумывался.
— Ну а как же они получат-то? По какой ведомости? Мы же с тобой даже трудовой договор не составляли.
— Действительно не составляли! — я опешил. — А как же я у вас полгода пахал без трудового договора?
— Ох, мое упущение. Виноват я, Аркашенька. Да и ты не напоминал.
— Я думал вы там сами… Думал у вас там есть что-то такое на меня… Записано…
— Да откуда же? И поэтому деньги за модуль никак я не смогу перечислить.
— А если я сейчас подпишу договор?
— Слыханное ли дело подписывать посмертно? Да и работу ведь ты не закончил, правильно?
— Хорошо, а если я ее закончу, то как тогда?
— А тогда элементарно. — Михалыч оживился. — Мы оформляем договор на твою мать… на мать твою… на маму Галкина. И ей выплачиваем четыреста.
— Шестьсот, как в смете.
Михалыч густо покраснел.
— Ну Лосев! Да конечно, мы же тебя решили премировать… — он совсем потупился.
— И давно решили? — я внимательно глянул в глаза Михалычу.
Михалыч снова покраснел и отвел взгляд.
— Аркашенька, не надо так зло, не надо… Много ли я нажился на чужом труде? — он кивнул на свой потрепанный допотопный портфель, лежащий на столе.
— То есть вы себе на новый портфель отложили из сметы?
— Аркадий, значит так. — Михалыч решительно уперся обеими пухлыми ручками в столешницу. — Если ты закончишь эту работу, я выдаю твоим родителям четыреста, а нет, значит нет.
— Значит нет. Кого-то учит жизнь, а меня учит смерть, — я повернулся к двери.
— Хорошо пятьсот!
— Раньше надо было думать.
— Ну за шестьсот я найду троих программистов, ты думаешь один такой умный студент нашелся?
— Найдите, Михаил Германович, найдите.
— Хорошо, по ведомости.
— Нет.
— Твоим родителям помешают шестьсот? Да они сейчас на твои похороны больше потратят. Подумай о родителях, Аркаша, они ведь теперь одни остались!
Я помолчал.
— Хорошо, я добью этот модуль. Только чтобы Лосева духу не было в отделе — дайте ему отгул на неделю.
— Спасибо тебе, Аркаша, ты золотой человек. Отдел будет вообще пуст, мы все возьмем отгул чтобы тебе не мешать.
— И скажите вахтерам института, что я здесь буду оставаться на ночь — пусть не гоняют как обычно в десять.
— Ну нежильцов вахтеры и не гоняют. Золотой человек!
Весь день и всю ночь я просидел за компьютером. Я боялся, что мне захочется спать, глаза будут закрываться сами собой, и снова появится сиреневый коридор, но спать совершенно не хотелось. Вечером когда НИИ опустело, я звонил домой — мама по-прежнему рыдала в трубку, звонил Юльке — подошла ее сестра и сказала, что Юлька в жутком состоянии, наглоталась снотворного и легла спать.
За окном поднимался рассвет, розовое марево плыло из-за крыш домов. Наступали вторые сутки. Приходил Михалыч, цокал языком, говорил что-то насчет золотого человека. Ушел чтобы не мешать. Работалось легко. Ближе к вечеру я позвонил в офис Юльке, но Григорий сказал, что ее нет на работе. Тон у него был странный — одновременно вежливый, печальный и самодовольный. Звонил домой Юльке, но дома никто не брал трубку.
На вторую ночь пришла старушка-вахтерша. Сначала она подняла крик о нарушении режима, затем узнала что я нежилец, посочувствовала, обещала поставить свечку в церкви. Она долго кляла Михалыча за то, что он заставляет человека работать дни и ночи даже после смерти. Чтобы меня утешить, начала рассказывать истории о сталинских годах, когда многие продолжали работать посмертно. Мы с ней посидели, долго и душевно поговорили. Она пересказывала мне содержание старого забытого фильма «Девять дней и один год» про двух ученых-ядерщиков, погибших на испытаниях. Один из них проработал после смерти еще девять дней, а второй — еще целый год, и даже сделал какое-то открытие, которое посмертно назвали его именем.
